Историцизм

развития”, согласно которому существует модель исторического развития, раскрыть которую составляет центральную задачу социальной науки. Эти законы должны определять направление политической деятельности и социальной политики. В своей работе “Нищета историцизма” (1944—45) К. Поппер имеет в виду под И. “хорошо продуманную и упорядоченную философию”, представляющую собой “такой подход к социальным наукам, согласно которому принципиальной целью этих наук является историческое предсказание, а возможно оно благодаря открытию “ритмов”, “моделей”, “законов”, “тенденций”, лежащих в основе развития истории”. Этот подход, по Попперу, развивается исторической теорией, или теоретической историей, на том основании, что “лишь универсально значимые социальные законы признаются историческими законами”. Поппер отмечает склонность историцистов к “активизму”, т. е. “предпочтение деятельности благодушию”, культивирование “социального акушерства”, как деятельность по изменению социальных обстоятельств (в случае, если это изменение “назрело”), основывающаяся на научном предвидении. Поппер и Хайек первоначально усмотрели яркое выражение историцистской доктрины в учении К. Маркса, но позднее описали его как псевдонауку. Тем не менее некоторые неомарксисты (Лукач, Корш и Грамши), теоретик Франкфуртской школы Т. Адорно, герменевтик Г. Г. Гадамер были историцистами в первоначальном, не-попперовском, смысле слова.

Критика И. в первоначальном понимании предпринимается в наши дни в рамках так называемого нарративного Движения в историографии. По мнению Ф. Анкерсмита, влиятельного современчого философа истории, “реакционной”  короной И. было его стремление “дериторизировать историческое письмо” и “ограничить эстетическое измерение исторического письма лишь вопросом репрезентации”. В самом деле, такие историцисты, как Ранке и Ф. де Кулангес даже заявляли, что историки способны

подавить свою субъективность, позволяя истории говорить через них, т. е. на объективный лад. Дройзен, признавая историческую обусловленность всего познания, настаивал при этом, что точное историческое знание возможно лишь в силу фундаментальной гармонии между субъектом и объектом. История, согласно И., обретает связность посредством “исторической идеи”.

Это центральное для И. понятие было близко аристотелевской энтелехии, внутренне присущему самим вещам принципу, который обусловливает прохождение ими определенных ступеней исторической эволюции. В отличие от представлений историков Просвещения, осмысливавшим изменение с т. зр. той или иной совокупности неизменных качеств изменяющегося объекта и не делавшим особого различия между изменением вещей и народов, понятие “исторической идеи”, введенное И., составило главную революцию во всей истории исторического письма. Анкерсмит, настаивая на том, что это — “самое плодотворное понятие, когда-либо развитое в истории исторической теории”, замечает вместе с тем, что И. не избежал соблазна реифицировать это новое понятие и в итоге рассматривал историческую идею как нечто, лежащее в самой прошлой реальности. Историцисты усматривали в исторической реальности не только изменяющиеся объекты и исторические описания этих изменений, но и исторические идеи, которые, тем или иным образом, определяют эти объекты, как если бы принцип исторического изменения был присущ нациям, народам и т. д. Отныне центральную роль в логике исторической репрезентации играли не сами по себе вещи или объекты, существующие в исторической реальности (к примеру, Наполеон или статуя Марка Аврелия), но историческая идея, содержащаяся в реальности, по убеждению историцистов, даже и без бытия самих вещей. Больше того, поскольку в рамках исповедуемой историцистами идеалистической метафизики историческая идея была именно идеей (то есть главным компонентом ре-

==375