Классические философские тексты

ПЛАТОН

(427-347 до н.э.)

Окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил па­мять обращена на то, чем божествен Бог. Только человек... всегда посвя­щаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным.

И так как он стоит вне человеческой суеты и обращен к божественно­му, большинство, конечно, станет увещевать его, как помешанного, — ведь его исступленность незаметна большинству. <...>

В род богов не позволено перейти никому, кто не был философом и не очистился до конца, — никому, кто не стремился к познанию. Пото­му-то... истинные философы гонят от себя все желания тела, крепятся и ни за что им не уступают, не боясь разорения и бедности, в отличие от большинства, которое корыстолюбиво, и хотя они, в отличие от власто­любивых и честолюбивых, не страшатся бесчестия и бесславия, достав­ляемых дурною жизнью, они от желаний воздерживаются. <...>

Тем, кто стремится к познанию, хорошо известно вот что: когда фи­лософия принимает под опеку их душу, душа туго-натуго связана в теле и прилеплена к нему, она вынуждена рассматривать и постигать сущее не сама по себе, но через тело, словно бы через решетки тюрьмы и по­грязает в глубочайшем невежестве. Видит философия и всю грозную силу этой тюрьмы: подчиняясь страстям, узник сам крепче любого блюстителя караулит собственную темницу. Да, стремящимся к познанию известно, в каком положении бывает их душа, когда философия берет ее под свое покровительство и с тихими увещаниями принимает освобождать, выявляя, до какой степени обманчиво зрение, обманчивы и остальные чувства, убеждая отдаляться от них, не пользоваться их службою насколько лишь это возможно, и советуя душе сосредоточиться и собираться в себе самой, верить только себе, когда, сама в себе, она мыслит о том, что существует само по себе, и не считать истинным ничего из того, что она с помощью другого исследует из других вещей, иначе гово­ря, из ощутимых и видимых, ибо то, что видит душа, умопостигаемо и безвидно. Вот то освобождение, которому не считает нужным проти­виться душа истинного философа, и потому она бежит от радостей, желаний, печалей и страхов, насколько это в ее силах, понимая, что, если кто сильно обрадован, или опечален, или испуган, или охвачен сильным желанием, он терпит не только обычное зло, какого и мог бы ожидать, — например, заболевает или проматывается, потакая своим страстям, — но и самое великое, самое крайнее из всех зол и даже не отдает себе в этом отчета. <...>

Душа философа... не думает, будто дело философии — освобождать ее, а она, когда это дело сделано, может снова предаться радостям и печалям и надеть прежние оковы, наподобие Пенелопы, без конца распускающей свою ткань. Внося во все успокоение, следуя разуму и постоян­но в нем пребывая, созерцая истинное, божественное и непреложное и в нем обретая для себя пищу, душа полагает, что так именно должно жить, пока она жива, а после смерти отойти к тому, что ей сродни, и навсегда избавиться от человеческих бедствий. <...>

Если... человек составил свои произведения, зная, в чем заключается истина, и может защитить их, когда кто-нибудь станет их проверять, и если он сам способен устно указать слабые стороны того, что он написал, то такого человека следует называть не по его сочинениям, а по той це­ли, к которой были направлены его старания. <...>

Название мудреца... по-моему, для него слишком громко и приста­ло только богу. Любитель мудрости — философ или что-нибудь в этом роде — вот что больше ему подходит и более ладно звучит.

Федон. Соч. в 3 т. М., 1970. Т. 2. С. 185, 48, 49, 50-51, 221.

АРИСТОТЕЛЬ

(384-322 до н.э.)

Имя (мудрости) необходимо отнести к одной и той же науке: это, должна быть наука, исследующая первые начала и причины: ведь и бла­го, и «то, ради чего» есть один из видов причин. А что это не искусство творения, объяснили уже первые философы. Ибо и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной. <...>

Наиболее божественная наука также и наиболее ценима. А таковой может быть только одна эта — в двояком смысле. А именно: божественна та из наук, которой скорее всего мог бы обладать бог, и точно так же божественной была бы всякая наука о божественном. И только к одной лишь искомой нами науке подходит и то и другое. Бог по общему мне­нию, принадлежит к причинам и есть некое начало, и такая наука могла бы быть или только или больше всего у бога. Таким образом, все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше — нет ни одной. <...>

Философия называется знанием об истине. В самом деле, цель умо­зрительного знания — истина, а цель знания, касающегося деятельнос­ти, — дело: ведь люди деятельные даже тогда, когда они рассматривают вещи, каковы они, исследуют не вечное, а вещь в ее отношении к чему-то и в настоящее время. Но мы не знаем истины, не зная причины. А из всех вещей тем или иным свойством в наибольшей степени обладает та, благодаря которой такое же свойство присуще и другим; например, огонь наиболее тепел, потому что он и для других вещей причина тепла. Так что и наиболее истинно то, что для последующего есть причина его истинности. Поэтому и начала вечно существующего всегда должны быть наиболее истинными: они ведь истинны не временами и причина их бытия не в чем-то другом, а, наоборот, они сами причина бытия все­го остального; так что в какой мере каждая вещь причастна бытию, в та­кой и истине. <...>

Как самую главную и главенствующую науку, которой все другие на­уки, словно рабыни, не смеют прекословить, следовало бы называть му­дростью науку о цели и о благе (ибо ради них существует другое). А по­скольку мудрость была определена как наука о первых причинах и о том, что наиболее достойно познания, мудростью надо бы признать науку о сущности. <...>

И частей философии столько, сколько есть видов сущностей, так что одна из них необходимо должна быть первой и какая-то другая — после­дующей. Ибо сущее <и единое> непосредственно делятся на роды, а по­тому этим родам будут соответствовать и науки. С философом же дело обстоит так же, как и с тем, кого называют математиком: и математика имеет части, и в ней есть некая первая и вторая наука и другие последу­ющие. <...>

Имеются три умозрительных учения: математика, учение о природе, учение о божественном (совершенно очевидно, что если где-то сущест­вует божественное, то ему присуща именно такая природа), и достойней­шее знание должно иметь своим предметом достойнейший род (сущего). Так вот, умозрительные науки предпочтительнее всех остальных, а уче­ние о божественном предпочтительнее других умозрительных наук. В са­мом деле, мог бы возникнуть вопрос, занимается ли первая философия общим или каким-нибудь одним родом (сущего), т.е. какой-нибудь од­ной сущностью (physis): ведь неодинаково обстоит дело и в математиче­ских науках: геометрия и учение о небесных светилах занимаются каж­дая определенной сущностью (physis), а общая математика простирается на все. Если нет какой-либо другой сущности (oysia), кроме созданных природой, то первым учением было бы учение о природе. Но если есть некоторая неподвижная сущность, то она первое и учение о ней составляет первую философию, притом оно общее (знание) в том смысле, что оно первое. Именно первой философии надлежит исследовать сущее как сущее — что оно такое и каково все присущее ему как сущему. <...>

Наука философа исследует сущее как таковое вообще, а не какую-то часть его.

Метафизика. Соч. В 4. М., 1976. Т. 1. С. 69-70, 94-95, 102, 121, 182, 276.

ДАВИД АНАХТ

(около 475 — первая половина VI в.)

Имеется шесть определений философии. Первое — философия есть наука о сущем, как таковом. Второе — философия есть наука о божест­венных и человеческих вещах. Третье — философия есть забота о смер­ти. Четвертое — философия есть уподобление богу в меру человеческих возможностей. Пятое — философия есть искусство искусств и наука на­ук. Шестое — философия есть любовь к мудрости...

Философия также имеет и имя, и предметное бытие и... она обладает бытием наряду с вышеприведенными (вещами). Ибо философия есть мать мудрости, искусств и всех наук, ибо от нее рождаются и берут нача­ло все искусства и науки. Например, из нее не сомневаясь исходит геометр, когда выводит фигуру, которая есть не что иное, как то, причины чего познает натурфилософ. От нее без сомнения исходит и врач, считая, что тело состоит из четырех стихий, причины чего познает натурфило­соф. Точно так же из нее без сомнения исходит грамматик, когда уста­навливает, что э и о по природе своей (звуки) долгие, а причины этого познает философ музыки. <...>

Итак, узнав, какова сущность философии, скажем, для чего она суще­ствует. Философия не является чем-то бесполезным. Об этом говорит Платон, обращаясь к некоему Феодору: «Мы обладаем таким благом, лучше которого, о Феодор, ничего еще не было, да и никогда не будет ниспослано в дар людям от богов». Необходимо знать, что философия существует для того, чтобы облагородить и украсить человеческую душу и перевести ее из материальной и окутанной туманом жизни к божест­венной и нематериальной. <...>

Определение философии. Сот. М„ 1975. С. 52- 53, 70-73, 98-100.

БЭКОН ФРЭНСИС

(1561-1626)

Тот, кто в философии и в изучении общих законов видит пустое и бессмысленное занятие, не замечает, что именно от них поступают жиз­ненные соки и силы во все отдельные профессии и искусства. По край­ней мере я убежден, что это обстоятельство явилось отнюдь не послед­ней причиной, задерживающей до сих пор прогресс науки, ибо этими основополагающими науками занимались лишь мимоходом и не пыта­лись глубже проникнуть в них.

Философия дает замечательное лекарство и противоядие против не­верия и заблуждения.

Именно та философия является настоящей, которая самым тщатель­нейшим и верным образом передает слова самого мира и сама как бы на­писана под его диктовку; она есть не что иное, как его подобие и отра­жение, она ничего не прибавляет от себя, но только повторяет произнесенное им. <...>

Всякая наука дает нам двоякого рода знание. Одно есть результат бо­жественного вдохновения, второе — чувственного восприятия. Что же касается того знания, которое является результатом обучения, то оно не первоначально, а основывается на ранее полученном знании, подобно тому как это происходит с водными потоками, которые питаются не только из самих источников, но и принимают в себя воды других ручей­ков. Таким образом, мы разделим науку на теологию и философию. Мы имеем здесь в виду боговдохновенную, т.е. священную теологию, а не естественную теологию, о которой мы будем говорить несколько позже. А эту первую, т.е. боговдохновенную, мы отнесем в конец сочинения, чтобы ею завершить наши рассуждения, ибо она является гаванью и суб­ботой для всех человеческих размышлений.

У философии троякий предмет — бог, природа, человек и сообразно этому троякий путь воздействия. Природа воздействует на интеллект не­посредственно, т.е. как бы прямыми лучами; бог же воздействует на него через неадекватную среду (т.е. через творения) преломленными лучами; человек же, становясь сам объектом собственного познания, воздействует на свой интеллект отраженными лучами. Следовательно, выходит, что фи­лософия делится на три учения: учением божестве, учение о природе, уче­ние о человеке... Необходимо допустить одну всеобщую науку, которая была бы как бы матерью остальных наук и в развитии их занимала такое же место, как тот общий участок пути, за которым дороги начинают рас­ходиться в разные стороны. Эту науку мы назовем «первая философия», или же «мудрость» (когда-то она называлась знанием вещей божественных и человеческих). Этой науке мы не можем противопоставить никакой другой, ибо она отличается от остальных наук скорее своими границами, чем содержанием и предметом, рассматривая вещи лишь в самой общей фор­ме. Я не вполне уверен, следует ли отнести эту науку к разряду тех, кото­рые требуют дальнейшего исследования, однако все же думаю, что это сле­дует сделать. Ведь мы имеем по существу лишь какую-то мешанину, сырую, непереваренную массу научных знаний, собранных из естествен­ной теологии, логики, отдельных разделов физики (например, о первых началах и о душе), и эту-то мешанину некоторые самовлюбленные люди, прикрываясь высокопарными речами, пытаются поставить над всеми науками. Мы же весьма скромно стремимся лишь к тому, чтобы существовала наука, которая была бы собранием аксиом не одной какой-нибудь науки, а многих наук. <...>

Естественная теология совершенно правильно называется также и божественной философией. Ее определяют как такое знание или скорее даже искру знания, которое можно получить о боге с помощью света са­мой природы и созерцания его творений, как науку, которая вполне может считаться божественной (имея в виду характер ее объекта) и в то же время естественной дисциплиной (имея в виду метод ее изучения). Под­линные цели этой науки сводятся к изобличению и опровержению ате­изма, а также к раскрытию законов природы, и она не ставит своей задачей установление религии. <...>

Ту часть естественной философии, которая является чисто теоретиче­ской, мы считаем нужным разделить на собственно физику и метафизику. При этом делении читатели должны обратить внимание на то, что мы употребляем термин «метафизика» совсем в ином смысле, чем это обычно принято. <...>

Мы отделяем от метафизики первую философию, хотя до сих пор они рассматривались как одна и та же наука. Первую философию мы назы­ваем общей матерью наук, метафизику же считаем одной из частей есте­ственной философии. Предметом первой философии мы назвали общие для всех наук аксиомы, а также относительные или же привходящие признаки сущего, которые мы назвали трансценденциями, как, напри­мер: многое и малое, тождественное и различное, возможное и невоз­можное и т.п., предупредив лишь о том, что эти понятия должны рассма­триваться не в логическом, а в физическом смысле. Исследование же таких вещей, как бог, единый, благой, ангелы, духи, мы отнесли к есте­ственной теологии. Вполне законно возникает вопрос, что же в таком случае остается на долю метафизики? Во всяком случае за пределами природы — ничего, но зато важнейшая область самой природы. И конечно, без большого ущерба для истины можно было бы и теперь, следуя древним, сказать, что физика изучает то, что материально и изменчиво, метафизика же — главным образом то, что абстрактно и неизменно. С другой стороны, физика видит в природе только внешнее существова­ние, движение и естественную необходимость, метафизика же — еще и ум, и идею. <...>

Великое восстановление наук. Соч. В 2-х т. М., 1977. Т. 1. С. 142, 122, 189, 199-200.

ДЕКАРТ РЕНЕ (КАРТЕЗИЙ)

(1596-1650)

Я хотел бы выяснить, что такое философия, сделав почин с наиболее обычного, с того, например, что слово «философия» обозначает занятие мудростью и что под мудростью понимается не только благоразумие в делах, но также и совершенное значение всего того, что может познать человек; это же знание, которое направляет самую жизнь, служит сохранению здоровья, а также открытиям во всех науках. А чтобы философия стала такой, она необходимо должна быть выведена из первых причин так, чтобы тот, кто старается овладеть ею (что и значит, собственно, фи­лософствовать), начинал с исследования этих первых причин, именуе­мых началами. Для этих начал существует два требования. Во-первых, они должны быть столь ясны и самоочевидны, чтобы при внимательном рассмотрении человеческий ум не мог усомниться в их истинности; во-вторых, познание всего остального должно зависеть от них так, что хотя начала и могли бы быть познаны помимо познания прочих вещей, одна­ко, обратно, эти последние не могли бы быть познаны без знания начал. При этом необходимо понять, что здесь познание вещей из начал, от ко­торых они зависят, выводится таким образом, что во всем ряду выводов нет ничего, что не было бы совершенно ясным. Вполне мудр в действи­тельности один бог, ибо ему свойственно совершенное знание всего; но и люди могут быть названы более или менее мудрыми, сообразно тому, как много или как мало они знают истин о важнейших предметах.

С этим, я полагаю, согласятся все сведущие люди.

... Должно серьезно отдаться подлинной философии, первою частью которой является метафизика, где содержатся начала познания; среди них имеется объяснение главных атрибутов бога, нематериальности на­шей души, равно и всех остальных ясных и простых понятий, какими мы обладаем. Вторая часть — физика; в ней, после того как найдены истин­ные начала материальных вещей, рассматривается, как образован весь мир вообще; затем, особо, какова природа земли и всех остальных тел, находящихся около земли, как, например, воздуха, воды, огня, магнита и иных минералов. Далее, должно по отдельности исследовать природу растений, животных, а особенно человека, чтобы удобнее было обра­титься к открытию прочих полезных для него истин. Вся философия по­добна как бы дереву, корни которого — метафизика, ствол — физика, а ветви, исходящие от этого ствола, — все прочие науки, сводящиеся к трем главным: медицине, механике и этике. Под последнею я разумею высочайшую и совершеннейшую науку о нравах; она предполагает пол­ное знание других наук и есть последняя ступень к высшей мудрости. Подобно тому, как плоды собирают не с корней и не со ствола дерева, а только с концов его ветвей, так и особая полезность философии зави­сит от тех ее частей, которые могут быть изучены только под конец. <...>

Я скажу здесь, какие, по моему мнению, плоды могут быть собраны с моих «Начал». Первый из них — удовольствие, испытываемое от нахожде­ния здесь многих до сих пор неизвестных истин; ведь хотя истины часто не столь сильно действуют на наше воображение, как ошибки и выдумки, ибо истина кажется менее изумительной и более простой, однако радость, при­носимая ею, длительнее и основательнее. Второй плод — это то, что усво­ение данных «Начал» понемногу приучит нас правильнее судить обо всем встречающемся и таким образом стать более рассудительными — результат, прямо противоположный тому, какой производит общераспространенная философия; легко ведь подметить на так называемых педантах, что она делает их менее восприимчивыми к доводам разума, чем они были бы, если бы никогда ее не изучали. Третий плод — в том, что истины, содержащие­ся в «Началах», будучи наиболее очевидными и достоверными, устраняют всякое основание для споров, располагая тем самым умы к кротости и со­гласию; совершенно обратное вызывают школьные контрверсии, так как они мало-помалу делают изучающих все более педантичными и упрямыми и тем самым становятся, быть может, первыми причинами ересей и разно­гласий, которых так много в наше время. Последний и главный плод этих «Начал» состоит в том, что, разрабатывая их, можно открыть великое множество истин, которых я там не излагал, и таким образом, переходя посте­пенно от одной к другой, со временем прийти к полному познанию всей философии и к высшей степени мудрости. Ибо, как видим по всем наукам, хотя вначале они грубы и несовершенны, однако, благодаря тому что со­держат в себе нечто истинное, удостоверяемое результатами опыта, они по­степенно совершенствуются; точно так же ив философии, раз мы имеем истинные начала, не может статься, чтобы при проведении их мы не напа­ли бы когда-нибудь на другие истины.

Начала философии. Избр. произв. М., 1950. С. 411—412, 420-421.

КАНТ ИММАНУИЛ

(1724-1804)

Философия есть система философских знаний или рациональных зна­ний из понятий. Таково школьное понятие этой науки. По мировому же понятию (Weltbegriff) она есть наука о последних целях человеческого ра­зума. Это высокое понятие сообщает философии достоинство, т.е. абсолютную ценность. И действительно, она есть то, что одно только и имеет внутреннюю ценность и впервые придает ценность всем другим знаниям.

Ведь всегда спрашивают в конце концов, чему служит философство­вание и его конечная цель — сама философия, рассматриваемая соглас­но школьному понятию?

... К философии по школьному понятию относятся две вещи: во-пер­вых, достаточный запас рациональных знаний; во-вторых, систематиче­ская связь этих знаний или соединение их в идее целого.

Философия не только допускает такую строго систематическую связь, но и является единственной наукой, которая имеет систематичес­кую связь в собственном смысле и придает всем другим наукам система­тическое единство.

Что же касается философии по мировому понятию (in sensu cosmico), то ее можно назвать также наукой о высшей максиме применения наше­го разума, поскольку под максимой разумеется внутренний принцип вы­бора между различными целями.

Ибо и в последнем значении философия есть наука об отношении всякого знания и всякого применения разума к конечной цели человеческого разума, которой, как высшей, подчинены все другие цели и в ко­торой они должны образовать единство.

Сферу философии в этом всемирно-гражданском значении можно подвести под следующие вопросы:

1. Что я могу знать?

2. Что я должен делать?

3. На что я смею надеяться?

4. Что такое человек?

На первый вопрос отвечает метафизика, на второй — мораль, на тре­тий — религия и на четвертый — антропология. Но в сущности все это можно было бы свести к антропологии, ибо три первых вопроса относят­ся к последнему.

Итак, философ должен определить:

1) источники человеческого знания;

2) объем возможного и полезного применения всякого знания и, на­конец;

3) границы разума.

Последнее есть нужнейшее, но также — пусть не огорчается филодокс — и труднейшее.

Философу требуются главным образом две вещи: 1) культура таланта и умения, чтобы применять их ко всевозможным целям; 2) навык в при­менении того или другого средства к каким-либо целям. То и другое должно соединяться, ибо без знаний никогда нельзя стать философом, но также и одни знания никогда не создают философов, если целесообраз­ная связь всех знаний и навыков не образует единства и не возникает со­знание соответствия этого единства высшим целям человеческого разума.

Вообще нельзя называть философом того, кто не может философст­вовать. Философствовать же можно научиться лишь благодаря упражне­ниям и самостоятельному применению разума.

Следовательно, истинный философ как самостоятельный мыслитель должен применять свой разум свободно и оригинально, а не рабски под­ражательно. Но он не должен также применять свой разум диалектичес­ки, направляя его лишь на то, чтобы сообщить знаниям видимость исти­ны и мудрости. Последнее есть занятие одних софистов и совершенно несовместимо с достоинством философа как знатока и учителя мудрости.

Логика // Трактаты и письма. М., 1980. С. 331—334.

ГЕГЕЛЬ ГЕОРГ

(1770-1831)

Эта наука постольку представляет собой единство искусства и рели­гии, поскольку внешний по своей форме способ созерцания искусства, присущая ему деятельность субъективного созидания и расщепления его субстанциального содержания на множество самостоятельных форм, становится в тотальности религией. В религии в представлении развер­тывается расхождение и опосредствование раскрытого содержания и самостоятельные формы не только скрепляются вместе в некоторое целое, но и объединяются в простое духовное созерцание и, наконец, возвышаются до мышления, обладающего самосознанием. Это знание есть тем самым познанное посредством мышления понятие искусства и религии, в котором все то, что различно по содержанию, познано как необходи­мое, а это необходимое познано как свободное.

Соответственно этому философия определяется как познание необ­ходимости содержания абсолютного представления, а также необходи­мости обеих его форм, — с одной стороны, непосредственного созерца­ния и его поэзии, как равным образом и объективного и внешнего откровения, которое предполагается представлением, а с другой сторо­ны, прежде всего субъективного вхождения в себя, затем также субъек­тивного движения вовне и отождествления веры с предпосылкой. Это познавание является, таким образом, признанием этого содержания и его формы и освобождением от односторонности форм, возвышением их до абсолютной формы, самое себя определяющей как содержание, оста­ющейся с ним тождественной и в этом тождестве представляющей собой познавание упомянутой в-себе-и-для-себя-сущей необходимости. Это движение, которое и есть философия, оказывается уже осуществленным, когда оно в заключение постигает свое собственное понятие, т.е. огляды­вается назад только на свое же знание.

Энциклопедия философских наук. В 3-х т. М., 1974-1977. Т. 3. С. 393-394.

Если... для появления философии необходимо сознание свободы, то этот принцип должен лежать в основании характера народа, у которого философия получила начало. Народ, обладающий этим сознанием сво­боды, основывает свое существование на этом принципе, так как законо­дательство и все состояние народа имеет свое основание лишь в понятии, которое дух составляет о себе, в категориях, которыми он обладает. С практической стороны с этим связан расцвет действительной полити­ческой свободы; последняя появляется лишь там, где самостоятельный индивидуум, как индивидуум, знает себя всеобщим и существенным, где он обладает бесконечной ценностью, или, иначе говоря, там, где субъект достиг сознания личности и, следовательно, хочет без дальнейшего быть признанным самим по себе. <...>

Вследствие этой общей связи политической свободы со свободой мысли философия выступает в истории лишь там и постольку, где и поскольку содержание входит в философию, является форма мышления, форма самого всеобщего. В религии же это содержание, благодаря искусству, предстает непосредственному внешнему созерцанию и, далее, представлению и чувству. Значение открывается вдумчивой душе; оно есть свидетельство духа, понимающего такое содержание. <..>

В религии как ближайшем и непосредственном откровении бога форма представления и рефлектирующего конечного мышления не только является единственной возможной формой, в которой бог дает себе су­ществование в сознании, но она должна быть вместе с тем той формой, в которой он является нам, ибо единственно эта лишь форма и понятна для религиозного сознания. <...>

Что же касается различия форм знания в религии и философии, то философия выступает как разрушительница того религиозного аспекта, в котором всеобщий дух прежде всего представляется чем-то внешним, носит в сознании предметный характер. Начав с внешнего, благоговейность сама, как мы указали выше, снимает это отношение; таким обра­зом, философия оправдывается благоговейным поклонением и культом и делает лишь то же самое, что они. Для философии здесь важны две ве­щи: во-первых, подобно религии в благоговейности, для нее важно суб­станциальное содержание, духовная душа, и, во-вторых, для нее важно порождение этого содержания перед сознанием, порождение его как предмета, но в форме мысли; философия мыслит, постигает то, что ре­лигия представляет как предмет сознания, безразлично, будет ли этот предмет созданием фантазии или чем-то историческим. В религиозном сознании форма знания о предмете есть форма, принадлежащая области представления, содержащая в себе, следовательно, нечто более или ме­нее чувственное.

Отношение философии к другим областям. Соч. В 14-ти т. М.-Л., 1929-1959. Т. 9. Лекции по истории философии. С. 89, 61, 62, 66, 68, 73, 76, 77, 85, 86-87, 88.

НИЦШЕ ФРИДРИХ

(1844-1900)

Каждый глубокий мыслитель больше боится быть понятым, чем не­понятым. В последнем случае, быть может, страдает его тщеславие, в первом же — его сердце, его сочувствие, которое твердит постоянно: «ах, зачем вы хотите, чтобы и вам было так же тяжело, как мне?» <...>

Философ - это человек, который постоянно переживает необыкно­венные веши, видит, слышит, подозревает их, надеется на них, грезит о них; которого его собственные мысли поражают как бы извне, как бы сверху и снизу, как привычные для него события и грозовые удары; ко­торый, быть может, сам представляет собою грозовую тучу, чреватую но­выми молниями; это роковой человек, постоянно окруженный громом, грохотом и треском и всякими жутями. Философ: ах, существо, которое часто бежит от самого себя, часто боится себя, — но которое слишком любопытно для того, чтобы постоянно снова не «приходить в себя», не возвращаться к самому себе. <...>

Я настаиваю на том, чтобы наконец перестали смешивать философ­ских работников и вообще людей науки с философами, — чтобы именно здесь строго воздавалось «каждому свое» и чтобы на долю первых не при­ходилось слишком много, а на долю последних — слишком мало. Для воспитания истинного философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны ос­таваться его слуги, научные работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком, и, сверх того, поэтом и собирателем, и путешественником, и отгадчиком загадок, и моралистом, и прорицателем, и «свободомыслящим», и почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть различными глаза­ми и с различной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во вся­кую высь, из угла во всякий простор. Но все это только предусловия его задачи; сама же задача требует кое-чего другого — она требует, чтобы он создавал ценности. Упомянутым философским работникам следует, по благородному почину Канта и Гегеля, прочно установить и втиснуть в формулы огромный наличный состав оценок — т.е. былого установления ценностей, создания ценностей, оценок, господствующих нынче и с не­которого времени называемых «истинами», — все равно, будет ли это в области логической, или политической (моральной), или художественной. Этим исследователям надлежит сделать ясным, доступным обсуж­дению, удобопонятным, сподручным все случившееся и оцененное, над­лежит сократить все длинное, даже само «время», и одолеть все прошедшее: это колоссальная и в высшей степени удивительная задача, служение которой может удовлетворить всякую утонченную гордость, всякую упорную волю. Подлинные же философы суть повелители и за­конодатели; они говорят: «так должно быть!», они-то и определяют «ку­да?» и «зачем?» человека и при этом распоряжаются подготовительной работой всех философских работников, всех победителей прошлого, — они простирают творческую руку в будущее, и все, что есть и было, ста­новится для них при этом средством, орудием, молотом. Их «познава­ние» есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к ис­тине есть воля к власти.

По ту сторону добра и зла. Соч. В 2-х т. М., 1990. Т. 2. С. 242-243, 335-338, 400-401.

СОЛОВЬЕВ ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ

(1853-1900)

Свободная теософия есть органический синтез теологии, философии и опытной науки, и только такой синтез может заключать в себе цельную истину знания: вне его и наука, и философия, и теология суть только от­дельные части или стороны, оторванные органы знания и не могут быть, таким образом, ни в какой степени адекватны самой цельной истине. Понятно, что достигнуть искомого синтеза можно, отправляясь от любого из его членов. Ибо так как истинная наука невозможна без философии и теологии так же, как истинная философия без теологии и положительной науки и истинная теология без философии и науки, то необходимо каждый из этих элементов, доведенный до истинной своей полноты, получает синтетический характер и становится цельным знанием. Так, положительная наука, возведенная в истинную систему или доведенная до своих настоящих начал и корней, переходит в свободную теософию, ею же становится и философия, избавленная от своей односторонности, а наконец и теология, освободившись от своей исключительности, необ­ходимо превращается в ту же свободную теософию; и если эта последняя вообще определяется как цельное знание, то в особенности она может быть обозначена как цельная наука, или же как цельная философия, или, наконец, как цельная теология; различие будет здесь только в исходной точке и в способе изложения, результаты же и положительное содержа­ние одно и то же. В настоящем сочинении исходная точка есть философ­ское мышление, свободная теософия рассматривается здесь как фило­софская система, и мне, прежде всего, должно показать, что истинная философия необходимо должна иметь этот теософический характер или что она может быть только тем, что я называю свободною теософией или цельным знанием.

Слово «философия», как известно, не имеет одного точно определен­ного значения, но употребляется во многих весьма между собой различ­ных смыслах. Прежде всего мы встречаемся с двумя главными, равно друг от друга отличающимися понятиями о философии: по первому — фило­софия есть только теория, есть дело только школы; по второму — она есть более чем теория, есть преимущественно дело жизни, а потом уже и шко­лы. По первому понятию философия относится исключительно к позна­вательной способности человека; по второму она отвечает также и выс­шим стремлениям человеческой воли, и высшим идеалам человеческого чувства,— имеет, таким образом, не только теоретическое, но также нрав­ственное и эстетическое значение, находясь во внутреннем взаимодейст­вии с сферами творчества и практической деятельности, хотя и различа­ясь от них. Для философии, соответствующей первому понятию,— для философии школы — от человека требуется только развитой до известной степени ум, обогащенный некоторыми познаниями и освобожденный от вульгарных предрассудков; для философии, соответствующей второму понятию, — для философии жизни — требуется, кроме того, особенное направление воли, т.е. особенное нравственное настроение, и еще худо­жественное чувство и смысл, сила воображения, или фантазии. Первая философия, занимаясь исключительно теоретическими вопросами, не имеет никакой прямой внутренней связи с жизнью личной и обществен­ной, вторая философия стремится стать образующею и управляющею си­лой этой жизни.

Философские начала цельного знания. Соч. В 2-х т. М., 1988. Т. 2. С.178-180, 194, 195.