Послевоенный сталинизм:

специфика проявления и попытки трасформации

Важной и во многом феноменальной составляющей послевоенного сталинизма стали идеологические кампании. Ведь сфера идеологии всегда была главной заботой коммунистической партии и находилась под жестким контролем. Монополия господствующей идеологии – основа тоталитарного режима. И когда возникает угроза этой монополии, ослабление контроля или необходимость ту или иную концепцию вывести в ранг важнейшей политической установки, придать определенное политическое направление идейно-воспитательному воздействию на массы - тогда режим прибегал к широкомасштабным идеологически кампаниям. Именно такая ситуация сложилась после Великой Отечественное войны, в момент перехода от войны к миру. Послевоенные идеологические кампании не имеют аналогов в советской истории по масштабности, разнообразии форм, жесткости, количеству подвергшихся идеологическому воздействию людей и политической целенаправленности.

В исторической литературе нет единства в оценке причин, характера и последствий идеологических кампаний 1946-1952 гг. Длительное время историки повторяли (перессказывали) официальную мотивацию кампаний, взятую из постановлений ЦК ВКП(б). И сегодня односторонне-апологетическая точка зрения имеет место, согласно которой идеологические кампании были направлены на искоренение наметившихся негативных явлений, угрожавших нравственному, духовно-культурному и идейному единству, и принципам жизни советских людей.

В 90-е гг. историки стали предпринимать попытки комплексного и объективного исследования всех составляющих кампаний 1946-1952 гг.[13] Первой, на кого направлены были меры идеологического диктата, оказалась творческая интеллигенция. Власть всегда считала интеллигенцию зеркалом общественного мнения и с помощью нее формировала это мнение в свою пользу. Кроме того именно через искусство (кино, театр, литературу) осуществлялось воздействие на нравственные, морально-политические, мировоззренческие позиции советских граждан. Поэтому, столкнувшись, с серьезными изменениями в духовно - ценностных ориентирах советских людей и с зарождением вируса вольнодумства в интеллигентской среде, власть и устремила свои взоры в первую очередь на творческую интеллигенцию.

Подготовка кампаний началась еще весной 1946 года. 13 апреля 1946 г. состоялось заседание политбюро, на котором Сталин дал указания по улучшению руководства литературно-художественным фронтом. От также дал резкую критику «толстым» журналам, назвав худшим «Новый мир», затем «Звезду» и др. Поставил вопрос об организации «объективной, независимой от писателя критики».

Для более тесного партийного влияния было решено учредить новую газету «Культура и жизнь» как орган Управления пропаганды и агитации (УПА). Острословы немедленно переименовали газету в «Культура или жизнь» и «Александровский централ», по имени тогдашнего главы отдела пропаганды, т.е. чиновникам поручено было пристально следить за выходящими произведениями и давать им оценку.

7 августа от УПА поступила докладная записка на имя А.А. Жданова, возглавлявшего теперь идеологический отдел ЦК «О неудовлетворительном состоянии журналов «Звезда» и «Ленинград». Отмечалось, что «в этих журналах за последние два года был опубликован ряд идеологически вредных и в художественном отношении очень слабых произведений»[14]. К таким произведениям отнесены были послевоенные стихи Анны Ахматовой и рассказ М. Зощенко «Приключения обезьяны». 9 августа состоялось заседание оргбюро, на котором присутствовали А. Жданов; Александров и сам Сталин. В повестке дня стояли три вопроса: о журналах «Звезда» и «Ленинград»; о фильме «Большая жизнь»4 о мерах по улучшению репертуара драматических театров». Такая концентрация вопросов уже подтверждает замысел целой кампании, а не отдельных мер. Инициатором кампании против творческой интеллигенции был сам Сталин. Открывая заседание Жданов, прямо сказал,: «Этот вопрос на обсуждение ЦК поставили по инициативе тов. Сталина..». тем самым судьба деятелей искусства и литераторов была решена.

М. Зощенко и А. Ахматова были исключены из Союза писателей. Их перестали печатать, лишив заработка. Оба узнали о своей участи только из газет и были ошеломлены. Пытались как-то объясниться в письмах к Жданову, Сталину, но безуспешно. Журнал «Ленинград» закрыли, а в «Звезде» сменили редактора, Жданова командировали в Ленинград для разъяснения постановления. Текст его выступления интересен тем, что раскрывает мотивацию идеологической кампании. Он в частности заявил, «что после войны советский народ ждет от писателей настоящего идейного вооружения, духовной пищи, которая помогла бы выполнению планов великого строительства». Тем более Жданов коснулся и внешнего фактора: «задача (!) советской литературы заключается… в том, чтобы ответить ударом …против всей этой гнусной клеветы (на социализм)…, но и смело бичевать и нападать на буржуазную культуру»[15]. Акцент явно сделан на задаче идейного воспитания народа, как оно понималось советскими руководителями. Начатая в газетах и по радио травля переросла в затяжную кампанию, она затронула судьбы многих литераторов журналистов и пр.

26 августа 1946 года вышло постановление ЦК ВКП (б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», которое было признано неудовлетворительным, особенно потому, что в репертуаре было крайне мало пьес на современную тему. Также осуждалось «чрезмерное увлечение постановкой пьес на исторические темы», идеализирующей жизни царей, ханов, вельмож. Постановка же театрами пьес зарубежных авторов и вовсе была названа попыткой отравить сознание советских людей, пропагандой реакционной идеологии и морали. Постановление утверждало усиление контроля за репертуаром и устранение всех выявленных недостатков.

Политической корректировке подверглось и кино. Свидетельства ближайшего окружения Сталина утверждают, что вождь любил кино, следил за выходом новых фильмов и заказывал их режиссерам сам. Так, еще в войну Сталин заказал С. Эйзенштейну постановку фильма «Иван Грозный». Сталин считал, что Ивана IV несправедливо изображают эдаким безумным диктатором. Он на самом деле – подлинно русский человек, национальный герой, жесткость его направлена была на защиту наших интересов в отличие от Петра I, которого генсек упрекал в том, что он пустил иностранцев в Россию. Первую серию фильма Сталин одобрил (сентябрь 1943 г.), а после просмотра второй части (август 1946 г.) он резко заявил: « Не фильм, а какой-то кошмар!» Разгром этого фильма нашел отражение в постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) «О кинофильме «Большая жизнь», в котором заключены были политические установки в кинематографии.

В постановлении была дана также резкая критика киноленте «Адмирал Нахимов» В. Пудовкина за излишнее увлечение личной жизнью адмирала и недостаточное восхваление русской армии, пленившей в Синопе целую группу турецких адмиралов… Кинофильм «Большая жизнь» вообще был обвинен во всех смертных грехах: ошибочно изображено восстановление Донбасса, фальшиво показаны партийные работники и пр.

К 1948 году цензоры из Кремля добрались и до музыкального искусства. 10 февраля принимается постановление «Об опере «Великая дружбы» В. В. Мурадели. И как во всех случаях, конкретное произведение - лишь повод для выражения в самой жесткой форме политических установок всей отрасли. Многие музыкальные произведения и композиторы, причем – лучшие к тому времени: Д. Шостакович, С. Прокофьев, А. Хачатурян и др. причислены были к формалистам антинародного направления, в изничтожении которого и состояла основная цель данной кампании. Композиторов обвинили в том, что их музыка отдает духом современной модернисткой буржуазной музыки Европы и Америки и что они оторвались от запросов и художественного вкуса советского народа. Истина проста: требуется время, чтобы новые художественные формы вошли в общественное сознание и приобрели популярность. Но Сталинская истина была еще проще: искусство должно немедленно приносить идеологические дивиденды.

Идеологические постановления ломали судьбы не только названным в них лицам. Агитпроп организовал широкие обсуждения не только в профессиональных кругах, но и среди крестьян, рабочих, молодежи. Это вызывало болезненный раскол среди интеллигенции (тоже одна из целей кампании): одни отмалчивались, большинство каялось и одобрялось, единицы – протестовали. Доходило до совершенно абсурдных заявлений: «Меня нет в постановлении, но мое творчество также имеет формалистические тенденции» (композитор Кабалевский). Или «Если много играть Прокофьева, то можно совсем разучиться играть на фортепьяно». А Рихтер, которому запретили включить в концерт сонату Прокофьева, заявил, что он пойдет к нему домой и в знак уважения сыграет сонату там. Массовое же сознание в целом, доверяя власти и тем более Сталину, приветствовало эти меры.

Двойственное отношение к кампаниям подогревалось тем, что Сталин на самом деле вел себя не однозначно жестко и злобно, а его политика не сводилась к одним карательным мерам в искусстве. По свидетельству К. Симонова, И. Эренбурга и многих других, он часто демонстрировал некоторый либерализм при обсуждении литературных проблем, назначении Сталинских премий, провоцировал открытую дискуссию, поддерживал инициативы по повышению материальных условий отдельных писателей и пр. Известно, что именно он поддержал и даже наградил своей премией произведения В. Некрасова, В. Пановой и Казакевича об истинном облике войны.

Сталин умел иногда обаять писателей, как это произошло на 3-х часовой встрече у него в кабинете Фадеева, Симонова и Горбатова 13 мая 1947 года). Участники встречи утверждают, что он не давил, не поучал, но видно было, как сильно его волновала проблема формирования патриотизма в советских людях, опасения по поводу развития благодушия. Очень возмущался низкопоклонничеством перед Западом. Разрешил К. Симонову печатать Зощенко. Вдруг поддержал роман И. Эренбурга «Буря», который изо всех сил уже прорабатывали за безыдейность. И таких фактов можно привести много. Что это? Игра? Желание предстать (что свойственно диктаторам) эдаким меценатом? Дистанцироваться от постановлений, которые сам же и породил? Возможно и то, и другое, и третье. Цель скорее всего заключалась в том, чтобы привести литературу и искусство в соответствие с политической целесообразностью, чтобы оно отвечало «злобе дня». А самыми злободневными в его понимании задачами тогда были: вернуть его в прежние идеологические установки, приостановить национально-духовное разоружение, проявлявшееся в тенденции низкопоклонства перед Западом, противопоставить ему советский патриотизм.

Общей концепцией идеологических кампаний стала концепция державного советского патриотизма, возведенная тогда в ранг государственной политики. На языке официальной пропаганды воспитание чувства патриотизма означало беспощадную борьбу против раболепия и низкопоклонства перед иностранщиной и чуждого советскому народу буржуазного космополитизма. Выдвижение на первый план этой проблемы не было совсем традиционно с точки зрения марксистского учения, которое гораздо большее внимание уделяло интернационалистическим мотивам. Без всякого сомнения усилению патриотических акцентов способствовала Великая Отечественная война и в том числе и реалии «холодной войны». Споры, имеющие место в литературе, о том, кто развязал «холодную войну» - беспочвенны. Документы показывают, что истоки «холодной войны» лежат в принципиально различных интересах СССР и стран Запада, оформившихся еще на заключительном этапе войны. Расхождение позиций союзников было неизбежным в те годы. Оно лишь могло иметь иные формы. С 1947 года начались постоянные пропагандистские радиопередачи «Голоса Америки» на территорию СССР на русском языке, а с 1948 года – «Би-би-си». Фактор «холодной войны» оказал серьезное влияние на внутреннюю политику, он, естественно, стал катализатором выдвижения концепции советского патриотизма и борьбы с космополитизмом.

Принципиально новым моментом сталинской доктрины советского патриотизма стало сочетание таких двух компонентов, как любовь к Родине и строительство коммунизма. «…В нашем патриотизме любовь к своему народу и к стране сливается безраздельно и полностью с любовью к своему государству, с пламенной преданностью советскому общественному строю, его основателям и вождям Ленину-Сталину, - такое толкование давала пропаганда[16]. Новое пропагандистское изобретение – советский патриотизм – стало сердцевиной всей идеологической работы послевоенных лет

Своего апогея кампания по внедрению в массовое сознание «советского патриотизма достигла в 1947-1949 гг. Это связано было с ухудшением ситуации как внешней, так и внутренней. 1947 год стал переломным во взаимоотношениях с Западом. Доктрина президента США Трумэна и план Маршала вызвали резко отрицательную реакцию советского руководства. ««Холодной война» стала с обеих сторон набирать обороты.

Внутренняя обстановка резко осложнилась развитием продовольственного кризиса (во многих районах – голод) после засухи 1946 года. Стратегию выживания люди видели по-разному: одни требовали отмены колхозов, другие весь гнев обрушивали на своих непосредственных начальников и т.д. Общей тенденцией стал наметившийся переход «с критики вещей на критику властей» и ухудшение социально-психологического настроя людей.

Власть проводила различные мероприятия по налаживанию снабжения, стабилизации экономики (денежная реформа 1947 года и пр.). Но главные усилия направлены были на перелом в настроениях. В этом плане эффект давала ценовая политика. Правительство неоднократно объявляло о снижении цен на продукты и потребительские товары, чем закрепляло к себе доверие масс. Но Сталин считал, что более существенным в этой ситуации является идейно-духовное вооружение народа.

Одним из способов идейно-нравственного воздействия и закрепления темы «советского патриотизма» стали т.н. «суды чести». С их учреждением историки связывают начало определенного поворота власти к ужесточению режима, своего рода переходной формой возврата к политическим репрессиям. Суды чести учреждались постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 28 марта 1947 года. Они не были судебными организациями, а, скорее, адиминистративно-ведомственными. На них возлагалось рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных поступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств СССР и центральных ведомств, если эти поступки и действия не подлежали наказанию в уголовном порядке [17]. Суды избирались из 5-7 человек тайным голосованием на год. Они могли объявить порицание, выговор или передать дело в следственные органы. Но главное они должны были придавать широкой огласке выявленные провинности. «Суды чести» существовали до конца 1949 года. Характер их деятельности раскрывает дело «Клюевой – Роскина». Эти супруги-микробиологи разработали препарат, по их мнению, способный бороться с опухолью (саркомой). Рукопись их книги «Биотерапия злокачественных опухолей» и ампулы круцина («КР») были переданы для апробирования на Запад. Это было расценено спецслужбами как шпионаж в пользу США и сразу же использовано в пропагандистских целях. Сталин поручил Жданову разослать соответствующую закрытую директиву на места. 5 июня в переполненном клубе Совета министров СССР состоялся суд чести над учеными. В зале присутствовали светила советской медицинской науки. Организаторам без труда удалось развязать «антипатриотический» психоз. С энтузиазмом клеймили «продавших Родину антипатриотов». Академик, ученый секретарь Минздрава И.Д. Страшун подвел под это даже философскую базу: «Прошли те времена, когда окно в Европу доносило в нашу сторону свежий ветер. С октября 1917 года свежий ветер дует не с Запада на Восток, а с Востока на Запад. «Новый свет» перестал быть новым светом – теперь наша страна светит всему миру».

Вскоре борьба под флагом советского патриотизма приобрела более конкретное содержание. Основными носителями антипатриотических чувств были названы «космополиты». Космополит - человек, признающий весь мир своим отечеством (Ушаков Д.Н. Толковый словарь). Советская пропаганда тех лет считала космополитом человека, лишенного чувства патриотизма. Антикосмополитическая кампания далеко вышла за пределы собственно художественной культуры. «Космополитов» стали преследовать в студенческой среде, в гуманитарных науках, особенно в исторических; в философии; в естествознании и т.д. Антикосмополитизм дополнил концепцию державного патриотизма и стал так же центральной установкой всех идеологических кампаний. Но была и собственная, так сказать, «показательная» кампания борьбы с космополитами. Началась она с публикации 28 января 1949 года в «Правде» редакционной статьи «Об одной антипартийно группе театральных критиков». Ведущие критики-театроведы: Ю. Юзовский, Г. Бояджелев, А. Борщаговский, А. Гуревич и др. были обвинены в низкопоклонстве, в отсутствии патриотизма, в ошельмовании лучших пьес отечественных авторов, в протаскивании в советское искусство гнилой безыдейности и формализма. Обращает на себя внимание национальность обвиняемых: все, кроме одного армянина – евреи. Статья появилась после закрытия еврейского антифашисткого комитета. Источники дают основание считать, что с 1949 года вливается новая струя в идеологические кампании - антисемитизм, отождествление понятия «патриот» и «русский». Антисемитские настроения в немалой степени были вызваны и внешними обстоятельствами. В 1948 году было образовано государство Израиль. СССР поддержал эту акцию. Но затем развернулась борьба с США за влияние на него. Потерпев поражение в этом (Израиль предпочел американский протекторат) и столкнувшись с ростом национального самосознания евреев внутри страны, политическое руководство с конца 40-х гг. вводит антисемитскую струю в свою политику.

24 января 1949 Оргбюро ЦК ВКП(б) приняло решение начать широкомасштабную кампанию против космополитизма. Атака на театральных критиков стала сигналом к началу тотальной чистки политических, административных и общественных структур. Охота на «космополитов» поделила на «загонщиков» и «загоняемых», что еще более усугубило разлом в интеллигентских кругах. Многие тогда были поставлены пред необходимостью сделать в жизни решающий выбор. К сожалению, часто он делался не по совести.

Своего рода завершающим аккордом идеологических кампаний в творческой сфере стало постановление Совета Министров СССР 28 августа 1951 года, направленное на усиление цензуры в области искусства. С этой целью предпринималось разделение органов цензуры: Главлит должен был осуществлять контроль за произведениями литературы и искусства, а Комитет по делам искусства – за репертуарами театров, цирков, музыкальных коллективов и пр. В инструкции по исполнению данного постановления записано: «Произведения искусства могут публично исполняться, демонстрироваться и выпускаться в свет лишь при условии, если они разрешены органами цензуры»…На все произведении, снимаемые с репертуара…, составляются списки запрещенных к использованию произведений[18].

В эти годы проведение дискуссий в различных отраслях знаний: истории, философии, литературе, языкознании, политэкономии, естествознании и др. стало своего рода формой идеологического контроля и давления. Безусловно, научные дискуссии, в известном смысле, были потребностью времени, причем потребностью как «наверху» (власть), так и «внизу» (в научной сфере). Одной из послевоенных тенденций стала активизация научной деятельности (мир входил в научно-техническую революцию) и расширение интеграционных процессов в этой сфере. У советских ученых после военного перерыва действительно было сильным стремление к научному обмену мнениями. Кроме того, интеллигенции нужна была трибуна, чтобы обсуждать наболевшие вопросы послевоенной жизни; профессиональная дискуссия была вполне подходящим поводом для реализации такой потребности. И действительно, все «отраслевые» дискуссии охватывали широкий круг общественных проблем.

Сталин со своей стороны остро осознавал необходимость идейного перевооружения партии. Ему стало ясно, что идейный багаж большинства советских коммунистов существенно отличался от того, которым обладал он. Сталин увидел опасность в том, что созданная при его участии система управления страной и достигнутые ею успехи приучили членов партии, в том числе ее руководителей, преувеличивать значение субъективного решения. К руководству страной, которая считались воплощением марксистских идей, по мнению Хозяина, приходили люди, по сути далекие от марксизма и от кадровых пертурбаций 30-х годов (пополнение военное и послевоенное).

Реальные факты и события организации дискуссий позволяют утверждать, что они использовались (а часто и инициировались) властью для внедрения определенной идеологической и политической заданности в научную сферу, а также оттеснения нежелательных ( с точки зрения власти) направлений и тенденций в ней.

Первая научная дискуссия была организована по вопросам философии. Ее объектом стал учебник Г. Александрова (того самого руководителя агитпропа) – «История западноевропейской философии», незадолго до этого отмеченный Сталинской премией. В декабре 1946 года в адрес учебника сделал серьезные замечания Сталин. Видимо, не случайно. Нужен был серьезный научны авторитет. Сталинские замечания стали поводом для объявления дискуссии, которая состоялась в январе 1947 года. Однако, результаты ее не удовлетворили ЦК, так как философы не уловили политического значения обсуждаемых вопросов. Была назначена вторая дискуссия, организация ее теперь поручалась секретарю ЦК А. Жданову. Под его руководством главной темой дискуссии стало осуждение метода «буржуазного объективизма», который проявился в том, что автор не показал четко революционного скачка с появлением марксизма в философии, а сделал акцент на эволюционном развитии его, связал марксизм с предшествующей западноевропейской философской мыслью. И, естественно, дань автора достижениям западноевропейской философии расценивалась как проявление «низкопоклонства перед Западом».

Значение этой дискуссии заключается в том, что, во-первых, были определены основные направления «научного инакомыслия» (буржуазный объективизм и низкопоклонство) и, во-вторых, отработана схема организации именно такой, с виду очень демократичной формы насаждения идеологического диктата. Учебник заставили переделать, Г. Александрова несколько раз публично покаяться. Позитивным итогом дискуссии, пожалуй, можно рассматривать само общение ученых и решение об издании философского журнала.

Послевоенные идеологические кампании не могли не отразиться на исторической науке. Она всегда была под пристальным оком ЦК ВКП (б), патронаж осуществлялся через Академию Общественных Наук (далее АОН) при ЦК ВКП(б) ведущем идеологическом учреждении партии.

Еще в июне 1945 года ЦК ВКП(б) постановил реорганизовать «Исторический журнал», который «велся неудовлетворительно и не отвечал своему назначению», в ежемесячный журнал «Вопросы истории» - орган института академии Наук СССР. В редакционную коллегию журнала были утверждены такие видные историки как Б.Д. Греков, И.И. Минц, М.Н. Тихомиров и др.

Перед исторической наукой ставились конкретные задачи по реализации доктрины советского патриотизма в историческом контексте с акцентом на возвеличивание прошлого русского народа, его традиций. В связи с этим внимание было привлечено к проблеме образования централизованного государства. В 1945-1946 гг. журнал «Вопросы истории» провел обширную дискуссию по данной теме, основными выводами которой было признание превосходства русской истории и более высокого уровня развития русского государства по сравнению со странами Европы.

Наверное, не было другой такой отрасли, за развитием которой так пристально наблюдали бы идеологи из Кремля. Об этом свидетельствуют документы различных проверочных комиссий, разносов, устраиваемых ЦК ВКП(б) историческим институтам, изданиям, ученым. В начале 1949 года разгрому подверглась школа, возглавляемая известными историками И. Минцем и И. Разгоном. Акад. И. Минц был назван предводителем «антипатриотов от истории», так как постоянно якобы умалял роль русского народа и его авангарда – русского рабочего класса. Минц возглавлял сектор истории советского общества в Институте истории АН СССР. И вот вся концепция истории советской эпохи была подвергнута резкой критике с позиции проявления в ней тенденции «космополитизма» и низкопоклонства. Больше всего досталось проф. И. Разгону, которого за «извращенный анализ» взаимоотношений русских с осетинами и чеченцами в работе «Орджоникидзе и Киров и борьба за власть Советов на Северном Кавказе»(1941), за «космополитические взгляды» исключили из партии и выгнали с работы. Опять же критиковалась книга 8-летней давности (как и в случаях с философией, литературой и пр.). Это свидетельствовало о том, что именно в послевоенный период руководство меняло акценты в идеологической доктрине.

1. Вслед за «школой Минца» последовали разборки журнала «Вопросы истории». Секретарю ЦК Маленкову Г.М. была передана докладная записка «Об ошибках и недостатках в работе журнала «Вопросы истории».

Состав редколлегии был заменен, недостатки обязали устранить. Основными задачами историков названы: освещение коренных вопросов исторического процесса, борьба с проявлением буржуазной идеологии в исторической науке, способствовать формированию мировоззрения советских людей, воспитанию их как «пламенных патриотов», помогать правильному пониманию современных политических событий. Содержание записки указывает на то, что власть требовала переориентации журнала с академического на идейно-политический.

Выполнение этих и многих других постановлений вылилось «в поиск «историков-космополитов» как в центре, так и на местах. Пострадали многие видные историки: Э.Б. Генкина, Н.Л. Рубинштейн, Е. Гуревич и др.

В ряду послевоенных научных дискуссий выделяется одна, которая действительно стала неординарным событием как в отечественной науке, так и в политический деятельности партии, в судьбе лично Сталина. Это дискуссия по политэкономии. Предметом этой отрасли являлось функционирование народного хозяйства в стране, от чего напрямую зависело состояние общества. А между тем, разработанность вопросов социалистической экономики была крайне слабой. Осознавая недостаточной уровень экономической науки, ЦК ВКП(б) принял решение активизировать ее. В 1947 году был сформирован авторский коллектив из ведущих тогда экономистов, историков, философов и предложено подготовить несколько вариантов учебника политэкономии. Была создана комиссия ЦК по проверке данной работы и подготовке единого учебника. В апреле 1951 года Сталин получил увесистый том, просмотрев который, дал указание выставить его «на суд общественного мнения». В конце 1951 года в самом ЦК прошла дискуссия по проекту учебника политэкономии, где участвовало около 240 ученых, половина из которых выступила в ходе пленарного заседания. Таким образом дискуссия по политэкономии отличалась уже тем, что она не имели негативного повода. По существу это была одна из первых попыток разобраться в закономерностях того социального строя, который создавался в стране уже более 30 лет.

Правда, участники дискуссии свидетельствуют о вялости и некритичности обсуждения, так как проект учебника представлен был комиссией ЦК ВКП(б) [19]. Сталин на обсуждении не присутствовал, отчет о дискуссии ему прислали 22 декабря 1951 года в письме секретарей ЦК Г. Маленкова и М. Суслова. Он был неутешительным: «… недопустимо отстает теоретическая разработка вопросов» и шел длительный перечень их.

Сталин решил сам внести ясность в эти проблемы. И накануне XIX съезда партии (октябрь 1952 г) вышла одна из самых фундаментальных его работ и последняя прижизненная «Экономические проблемы социализма в СССР». Сталин положил конец спорам о том, что все же можно считать основным экономическим законом социализма. Сущность социалистического производства он сформулировал как обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путем непрерывного роста и совершенствования социалистического производства на базе высшей техники. Данная формулировка сразу же стала хрестоматийной и присутствовала во всех учебниках вплоть до конца 80- годов.

Далее генсек представил свое виденье построения коммунизма. И, конечно же, он отверг путь преодоления технико-экономической отсталости посредством капиталистического принципа экономической целесообразности, использования товарно-денежных отношений и пр. Напротив: путь к коммунизму - в ограничении товарно-денежных отношений, в ограничении личной собственности и т.д. Сегодня хорошо известно цена этих просчетов вождя. Хотя руководство партии находилось в плену этих идей не одно десятилетие даже после разоблачения сталинизма, что, видимо, свидетельствует о неготовности ни власти, ни общества в целом к пересмотру догматической концепции.

Вмешательство власти в дела науки не было случайным. Оно продиктовано необходимостью повышения идейного уровня членов партии, формирования мировоззрения и нравственно-политических установок послевоенного поколения советских людей.

Политическая заданность давлела над чисто научными интересами. Поэтому такая демократичная форма, как дискуссия, стала в конечном счете формой закрепления догматического метода познания и догматических концепций в общественных дисциплинах, а также способом идеологического диктата.

Идеологические кампании далеко не заполняли тогда все содержание идейно-воспитательной работы партии. Период 1945-1953 гг. испещрен многочисленными решениями по вопросам цензуры, работы библиотек, архивов, музеев, высшей и средней школы и т.д. Корректировке подверглись абсолютно все формы воздействия на население. Власть «спасала» общество от послевоенного синдрома, не гнушаясь прямым насилием. По приблизительным подсчетам Р.А. Медведева, в 1946-1953 гг. по политическим мотивам было арестовано около 1-1,5 млн. человек.

С конца 40-х годов сталинский режим переходит к открытому политическому террору. За бесчеловечной волной национальных депортаций в конце весны последовала новая, которая условно имела «военное происхождение» и не была напрямую связана с теми процессами, которые происходили в обществе. В эту волну попали главным образом бывшие военнопленные, репатриированные, власовцы и др. На 1945 -1946 гг. приходится пик репрессий, осуждено было 246,5 тысяч человек. В последующие годы статистка осужденных по политическим статьям была следующая: в 1947 г. - 78, 8 тыс. чел.; 1948 г. – 73, 3 тыс.чел., в 1949 г. – 75,1 тыс.чел., в 1952 г. – 28, 8 тыс.чел. и в 1952 г. – 8, 4 тыс.чел.[21]

Во всех слоях советского общества, как уже отмечалось, в первые послевоенные годы обнаруживались люди и группы, имеющие претензии к сложившемуся порядку вещей, а чем дальше, тем больше и к властям. В растущем отчуждении «верхов» и «низов» единственным звеном, скрепляющим их, оставался сам И. Сталин. Но прозревших в отношении него становилось все больше и больше, о чем свидетельствовали сводки о настроениях, подпольных кружках и т.д.

Тревожно было и за пределами страны. «Холодная война» действительно таила много угроз, причем, часто невидимых сразу. Установка на унификацию (под СССР) режимов в странах народной демократии стала давать сбой. Руководители братских стран начинали «своевольничать». Кульминацией процесса роста разногласий стал разрыв между Сталиным и Тито (генсек Югославии) в 1948 году. Для Сталина это было поражение. В этой ситуации Сталин не мог допустить даже зародыша внутренней оппозиции. Период «профилактики» в отношении инакомыслящих закончился. 1948 год в этом смысле стал переломным.

Вторым потоком репрессивной волны можно назвать тех, кто уже был наказан за «политические преступления», но освободился. 26 октября 1948 года была издана совместная директива М ГБ СССР и прокуратуры СССР, предписывавшая снова арестовать бывших троцкистов, правых, меньшевиков и т.д. «Повторников» отправляли, как правило, в ссылку на поселение.

Конечно, масштабы послевоенных репрессий были намного ниже довоенных: в 1937 году по политическим мотивам было репрессировано 790,7 тыс.человек, тогда как за весь период 1945-1953 гг. за это осуждено 626, 3 тыс.человек. Отличительной чертой послевоенных репрессий считают так же замкнутость на уровне политических элит: центральных и местных. Репрессии в этой среде видимо преследовали цель дисциплинировать аппарат, укрепить режим личной власти. Большинство населения эти репрессии не затрагивали, но массовое сознание активно использовалось в борьбе с «оппонентами». Репрессии были составной частью общественной атмосферы, они влияли на общественное сознание и настроения.

Самым показательным для послевоенной ситуации делом было направление на разгром ленинградской партийной организации, которой Сталин никогда не доверял. Репрессии охватили более двух тысяч человек – от члена Политбюро ЦК ВКП (б) Н.А. Вознесенского, секретаря ЦК ВКП (б) А.А. Кузнецова, председателя Совмина РСФСР М.И. Родионова, руководителей ленинградской партийной организации П.С. Попкова, Я.Ф. Капустина и др. до многих работников среднего и низового звена партийных и советских органов, идеологических учреждений, органов МВД, вузов и школ.

В свое Сталин оказывал покровительство молодым и энергичным руководителям Н. Вознесенскому и А. Кузнецову за их грамотность (Вознесенский - единственный в политбюро имел высшее экономическое образование) и деловитость. По свидетельству Микояна, в 1948 году на одной из встреч на даче генсек, указывая на Кузнецова, сказал, что вот такими должны быть теперь руководители, и такой может стать его приемником. Это более чем насторожило «старую гвардию». В августе 1948 года умер А. Жданов. И это послужило сигналом для активизации блока Маленкова- Берия. Дело это фабриковалось длительно, потому, что сплошь состояло из интриг и подтасовок. Сначала Сталина убеждали в «великодержавном шовинизме» Вознесенского, затем Берия с помощью своего «агента» в Госплане добыл свидетельство завышения данных по выполнению плана народного хозяйства. Затем собран был «компромат» и на Кузнецова и других деятелей ленинградской парторганизации: 15 февраля 1949 года было принято решение Политбюро ЦК. И вскоре Вознесенский, Кузнецов, Родионов, Попков были арестованы. Их обвинили в попытке антиправительственного заговора и измене Родине. Главный процесс по делу проходил 29-30 сентября 1950 года в Ленинграде. Шестеро из девяти обвиняемых: Н.А. Вознесенкий, А.А. Кузнецов, П.С. Попков, Я.Ф. Капустин, М.М. Родионов, П.Г. Лазутин были приговорены к расстрелу, остальные к различным срокам лишения свободы. В 1954 г. Верховный суд СССР реабилитировал всех обвиняемых по «Ленинградскому делу». Это была первая крупная послесталинская реабилитация.

Чистки партийных элит проводились и по другим делам. Наиболее крупные: - «московское» дело (декабрь 1949 года), связанное с отстранением от должности первого секретаря Московского комитета партии Г.М. Попова, «мигрельское дело», «белорусское дело», преследовавшие цель ослабить руководство Грузии и Белоруссии.

Таким образом, в послевоенной репрессивной волне набирал силу «националистический» мотив, что соответствовало общим идейно-политическим установкам режима в те годы.

В центре все больше и больше возводился в ранг государственной политики антисемитизм. Кампания борьбы с космополитизмом (1948-1949 гг.) проходила под его флагом. «Безродными космополитами» выступали главным образом советские евреи. В 1948 г. был убит («несчастный случай») лидер советских евреев, председатель еврейского антифашисткого комитета (ЕАК) С.М. Михоэлс. Тогда же начались аресты членов ЕАК. Одновременно с главным «делом ЕАК» велась разработка т.н. «малых дел» (около 70) – так демонстрировалась целая цепь сионистских организаций в государственных учреждениях, промышленности, науке, культуре и т.д. К весне 1952 года было закончено следствие по Еврейскому антифашистскому комитету, а с мая по июль 1952 – шел процесс по его делу. Все участники процесса приговорены к расстрелу. Всего же в связи с «делом ЕАК» за 1948-1952 гг. было арестовано 110 человек [22].

Последним спровоцированным при жизни Сталина делом было «дело врачей» (январь 1953 г.), имевшем не только политическую, но и антисемитскую направленность. Утверждалось, что применяя «сознательно неправильные» методы лечения, обвиняемые – группа видных советских медиков, в большинстве евреев по национальности – будто бы убили Жданова и Щербакова, а также готовили покушение на Сталина.

В обществе нагнеталась атмосфера массовой истерии: люди писали, приезжали издалека в Москву, выходили на улицы и требовали расправы. Массовый психоз любви народа к вождю, страх за его жизнь заставлял отбросить собственные сомнения, если они появлялись, стыдиться их. Так, манипулируя массовым сознанием, власти смогли придать карательной кампании характер «всенародного одобрения».

В результате применения чрезвычайных мер в стране фактически были ликвидированы все ростки политической оппозиции не только реальные, но и потенциальные. Интеллигенция притихла, фронтовики из героев-победителей постепенно опускались до «винтиков», «строптивую молодежь» наказали. «Либералов» уничтожили.

Однако время вспять уже нельзя было повернуть. Власть – это понимала, поэтому курс на усиление контрольно-карательных функций государства в послевоенный период не стал абсолютным.

Специфика послевоенного сталинизма во многом уже определялась потребностью своей собственной защиты, чем реализацией своего потенциала.

Примечания:

1. Е. Зубкова. Общественная атмосфера после войны (1945-1946 гг.)// Свободная мысль. – 1992. - № 6.; Е. Зубкова. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953 г. – М., РОССПЭН. 2000.; Данилов А.А., Пыжков А.В. Рождение сверхдержавы СССР в первые послевоенные годы. – М., 2001.; и др.

2. М. Гефтер. Сталин умер вчера// Иного не дано. – М. 1988. – С. 305; От анти-Сталина к не-Сталину: не пройденный путь//Осмыслить культ Сталина. – М., 1989. – С. 501.

3. Из письма фронтовика Аж Тарасова В.М. Молотову. Февраль 1946 г. // Россия ХХ век. Документы и материалы. Кн.2. М., 2004. С.6.

4. Цит по: Е. Зубкова. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953 г. – М., РОССПЭН. 2000. С.155-156.

5. Гуревич А.Я. Путь прямой, как Невский проспект, или исповедь историка// Идиссей, 1992- С. 10.

6. Цит по: Е. Зубкова. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953 г. – М., РОССПЭН. 2000. С.138.

7. Советская жизнь. 1945-1953 гг. Документы советской истории. М., 2003. С.392-395.

8. К. Симонов. Глазами человека моего поколения. Размышления о Сталине// Знамя. 1988. - № 3 – С. 23.

9. Неизвестный Э. Катакомбная культура и официальное искусство.// Литературная газета. 1990. 10 октября.

10. Советская жизнь. 1945-1953 гг. Документы советской истории. М., 2003. С.340-345.; К истории молодежных антисталинских организаций. // Звенья. Исторический альманах. – М., 1991. Вып.1.

11. Жигулин А. Черные камни. – М. 1989. – С. 29.

12. Ольга Бертгольц. Из дневников// Знамя., 1991. - № 3. – С. 160-172.

13. Громов Е. Сталин: власть и искусство. – М., 1998; Емельянов Ю.В. Сталин на вершине власти. Гл. 27. На идеологическом фронте; Данилов А.А., Рыжков А.В. Рождение сверхдержавы: СССР в первые послевоенные годы. Гл. 3. Идеологическая архитектура: утверждение новых параметров. – М. 2001; и др.

14. Власть и художественная интеллигенция. Документы 1917-1953 гг. – С. 559-562.

15. Доклад А.А. Жданова «Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград»// Власть и художественная интеллигенция.

16. Цит.по Данилов А.А., Пыжиков А.В. Указ. соч. – С. 163.

17. ЦК вскрыл пресмыкательство перед заграницей». Как создавались «суды чести» в центральных органах// Источник, 1994. – С. 69.

18. Инструкция о порядке цензорского контроля произведений искусства. 15 января 1952 г.//Россия ХХ век. Документы и материалы. – М. В.Ш. 2004. – С. 87-89

19. Ярошенко П. «Как я стал последней жертвой». // Правда. 29 сентября. 1989. С.3.

20. Е. Зубкова. Указ.соч. – С. 194.

21. Политические партии России: история и современность. М.: РОССПЭН, 2000. С.492.

22. Попов В.П. Государственный террор в советской России. 1923-1953 гг. (источники и их интерпретация)// Отечественные архивы. 1992. - №2. – С. 28.