Авторы:

кандидат исторических наук, профессор С.М. Смагина,

кандидат исторических наук, доцент А.К. Мамитов

(введение),

доктор исторических наук, профессор Л.В. Селезнева,

кандидат исторических наук, доцент Э.А. Попов

(глава 1),

кандидат исторических наук, доцент Ж.В. Галич,

кандидат исторических наук Е.В. Шандулин,

кандидат исторических наук, доцент Г.И. Краславская

(глава 2),

кандидат исторических наук, профессор С.М. Смагина

(главы 3, 4, 5, 6),

кандидат исторических наук М.А. Пономарева

(глава 6, §2),

кандидат исторических наук, доцент Л.И. Лакизо

(глава 7),

кандидат исторических наук, доцент Н.В. Стариков,

кандидат исторических наук, доцент М.Г. Резниченко,

кандидат исторических наук, доцент Л.И. Лакизо

(глава 8),

кандидат исторических наук, доцент М.Г. Резниченко,

кандидат исторических наук, доцент Н.А. Попова,

кандидат исторических наук, доцент А.К. Мамитов

(глава 9),

кандидат исторических наук, доцент Н.А. Попова

(глава 10, §2 – соавтор С.В. Чуев).

Российский политический процесс ХХ - нач. ХХI вв.: власть, партии, оппозиция: учеб. пособ. / Ответ. ред. проф. С.М. Смагина. Ростов-на-Дону, 2005.

ВВЕДЕНИЕ

В настоящее время профессиональная историография, осмысливая последствия недавнего историко-публицистического бума, постепенно приобретает и наращивает весьма прагматичные научные самооценки, отказываясь от поиска абсолютно истинного метода реконструкции прошлого и предлагая взглянуть на него сквозь призму не одной, как было ранее, а нескольких идеологических систем. Именно таким методологическим подходом руководствовались авторы данного учебного пособия.

Это позволило не только углубить процесс конструирования объяснительных моделей прошлого и настоящего, но и шире взглянуть на некоторые факты и события, рассматривая интеллектуальную и политическую состязательность оценок их участников как важную составляющую российского политического процесса в целом. В данном учебном пособии авторы сосредоточили внимание на узловых проблемах его истории.

Прежде всего, материал структурировался таким образом, чтобы раскрыть многомерность политического процесса, как главного условия, определяющего, с одной стоны, социальные функции партий и различных общественно-политических сил, особенно в «критических точках истории», с другой – появление множества альтернатив, которые реализовывались как результат сознательного выбора или отказа от него властных партийных элит и их лидеров.

Во-вторых, авторы стремились актуализировать изложение за счет показа уровня открытости политической линии действовавших в начале и возрождавшихся в конце ХХ века партий, путем выявления объективных и субъективных факторов формирования их политики и выделения приоритетных направлений ее реализации на том или ином этапе. Внимание акцентировалось, в первую очередь, на рассмотрении соотношения теоретических моделей, сконструированных партийными идеологами, и социальных реалий, имевших место на каждом отрезке времени. При этом предпринимались попытки выявить характер противоречий, заложенных в данном соотношении, а именно уточнить: оказалась ли непредсказуемой действительность, т.е. складывавшаяся конкретная ситуация; или исходные исторические установки уже в первоначальном варианте были утопичными; или допускались серьезные ошибки и непоследовательность в ходе претворения в жизнь основных теоретических концепций, интеллектуальных проектов и т.д.

В-третьих, при формировании фактологической модели отдельных глав и параграфов авторы исходили из того, что развитие политических ситуаций представляет собой сопряжение двух отправных начал: объективно-заданного и субъективно-волевого. Поэтому значительное внимание в пособии делается раскрытию природы политического лидерства, в частности – анализу поведенческой линии тех или иных партийных руководителей, мотиваций их поступков и предпринимавшихся действий.

Изучение содержания российского политического процесса, безусловно, предполагает показ места и роли основных политических партий России на фоне сложных процессов общественного развития страны и изменения форм государственности, что, как правило, было связано с попытками ее модернизации. Сегодня многие политологи и историки считают, что политические партии сами являлись продуктом общемирового процесса модернизации, одновременно формируясь и функционируя в специфических условиях каждой страны, будучи органически связанными с типом ее исторического развития, традициями, культурой, ментальностью[1]. В ведущих европейских странах синхронного типа развития процесс формирования партий в своей основе протекал органическим путем и занял довольно-таки длительный период. В стране же асинхронного развития, к числу которых принадлежала и Россия, модернизация носила спонтанный, скачкообразный характер и инициировалась «сверху», верховной властью, претендующей на роль единственного выразителя и защитника общегосударственных интересов. Спрессованность общества и государства была максимальной; общество не располагало необходимой автономией от властных структур, постоянно стремясь в этой связи к дистанцированию и самоорганизации.

Поэтому формирование политических партий и партийных систем в начале ХХ века в России не могло не иметь определенных особенностей[2]. Так, в качестве специфических черт процесса возникновения партий сегодня выделяются наиболее часто следующие моменты: невысокая политическая культура с архаическими оттенками, предопределившими заметный налет иллюзорности и утопичности программных установок поведения; отсутствие устойчивой социальной базы, в силу чего они скорее сформировались как производное не социальных связей, а духовного настроя общества, складываясь на базе того или иного комплекса идей; их особая оппозиционность, направленная не только на систему власти, но и на отношения друг к другу; их слабая способность к компромиссу и склонность к политическому радикализму; персонификация элит, когда имидж партий определялся авторитетом узкого круга популярных политиков, озвучивших программные положения своих организаций и стремившихся к их идеологическому размежеванию; наконец, достаточно «запоздалое» их возникновение.

Целенаправленное изучение политического процесса также предполагает обязательный анализ партийных систем, их структурирования, характера функциональной заданности. Это тем более необходимо, если учесть, что с политической точки зрения партийные системы являются «вторым важнейшим каналом осуществления власти». Однако на сегодня, как отмечают авторы, данная проблема является в политической науке недостаточно разработанной в концептуальном отношении. В учебном пособии она рассматривается, прежде всего, путем фокусирования внимания на формировании партийных систем в ходе противоборства двух ведущих сил (реформаторов и консерваторов), отождествляемых с борьбой между политическими лидерами и различными ветвями государственной власти. Одновременно для России с ее специфическими циклами развития было характерно постоянное присовокупление к вышеназванным политическим силам третьей – революционной (экстремистской). Тем более, что за весь ХХ век политический процесс так и не выработал не только механизма, но и достаточно действенных средств своевременного воздействия общества на власть с целью подталкивания ее к органичным реформам и разрешению возникавших социальных проблем. И даже проводя реформы «сверху», власть чаще всего действовала как сила маргинальная, не умевшая корректировать их ход в соответствии с импульсами, шедшими «снизу», и не улавливавшая своевременно настроения критической массы социальных коллизий.

Само возникновение партий было вызвано попыткой самоутверждения политических сил, представители которых осознавали необходимость модернизации, либерализации и последующей демократизации России. Представителями революционного крыла последнее отождествлялось с ее социализацией. Отличительной особенностью российской многопартийности стало ее формирование в русле противоречивых изменений в системе социальных отношений и в государственном устройстве России. В этом плане российская многопартийность начала ХХ века не создавалась целенаправленно, а складывалась спонтанно как результат деятельности политически активного элемента, в первую очередь из представителей интеллигенции. И все-таки сам факт возникновения партий отражал определенный динамизм политического процесса в России в начале века. Российские партии разрабатывали и утверждали свои программы, определяли и корректировали стратегические и тактические установки.

Можно спорить о том, сложилась или не сложилась в тех условиях традиция конституционализма и парламентаризма в России, могли ли стать сами партии решающим фактором ее демократизации, но, видимо, вряд ли правомерно отрицать наличие таких попыток у большинства из них, как, впрочем, и стремления к блокированию по отдельным вопросам политической тактики.

В этой связи важным представляется вопрос об определении существовавшего в России типа партийной системы. В настоящее время исследователи выделяют несколько типов, в первую очередь отличавшихся друг от друга количеством втянутых в орбиту функционирования партий, например, однопартийная система с партией-гегемоном или преобладающей партией, многопартийная система ограниченного плюрализма, система поляризованного плюрализма, атомизированная партийная система. Последние две рассматриваются в качестве партийных систем переходного характера[3].

Типизировать возникшую в годы первой русской революции систему партий можно лишь с известной долей условности. Ведь речь идет о ее становлении в условиях авторитарного режима, когда некоторое осознание недопустимости перехода от политической конфронтации к решению проблем насильственным путем ощущалось не только в либеральных и радикальных, но и в правительственных кругах. Однако самодержавная власть оказывалась не в состоянии не только контролировать, но и вовремя осознавать происходившие процессы. Еще менее режим планировал расстаться с неограниченной властью, хотя и вынужден был легализовать образовавшиеся партии и пойти на существенные изменения в государственном строе, допустив создание нового представительного законодательного органа – Государственную думу.

Впервые в истории страны, официально признав факт существования партий, царский Манифест 17 октября заложил на 12 лет методологию действий власти по отношению к ним. Суть этой методологии, возведенной последующими действиями правительства в ранг политики, можно определить следующим образом: всякая оппозиция – в целом нежелательное, а когда это возможно, и недопустимое явление, но, если возникает необходимость считаться с нею, предпочтительнее навязывать ей правила игры «сверху», меняя их в зависимости от соотношения сил в политической палитре.

Созывом первой Государственной думы открылась первая страница истории российского парламентаризма, которая пришлась на период революционного возбуждения масс. Думой «надежд» называли современники первое в стране подобие парламента. Естественно, каждая политическая сила связывала с ней свои прогнозы, которые, как показал опыт, были весьма различны: одни партии смотрели на Думу как на трибуну для заявления о своих политических лозунгах, другие – как орудие реализации своих программных задач; беспартийные депутаты – большинство из которых представляло интересы крестьянства – пытались через Думу решить аграрный вопрос. В сознании значительной части населения присутствовала вера в возможность «мира царя с Думой».

В структуре происходивших политических подвижек находилось место почти всем: самобытникам и националистам, западникам и славянофилам, либералам и консерваторам, революционным и либеральным народникам, эсерам, анархистам, социал-демократам, тем, кто регламентировал свою деятельность как партийное самообразование и тем, кому еще предстояло подойти к осознанию своей самодостаточности. Однако действительные механизмы взаимодействия власти с политическими партиями не были созданы, более того, правительство пыталось не замечать выступления их активных лидеров в Думе, партийная протосистема искусственно отдалялась от настоящей политики и была предельно атомизирована. Атомизированный характер партийной системы особенно проявлялся, с одной стороны, в ее изолированности от властных отношений и социально-экономических процессов, с другой – в слабой зависимости партий друг от друга; т.е. партийная система находилась по существу в нефункционирующем состоянии и в силу недостаточной устойчивости, малоизвестности политической репутации у большинства партий, и особенно в связи со специфическими условиями функционирования в рамках авторитарного режима. Партии по существу не играли заметной роли в формировании политической элиты общества и его политических институтов. И хотя в первой Государственной думе из 478 депутатов 182 человека были представители одной партии – кадетов, а председателем ее был избран кадет С.А. Муромцев, но даже со столь внушительной фракцией правительство не считалось, игнорируя их требования амнистии политическим заключенным, «ответственного министерства», ликвидации «земельного голода» крестьян, а спустя 72 дня и вовсе прекратив работу первого представительного органа.

Дальнейшая корректировка условий функционирования российских партий и степени их включенности в политический процесс опять-таки осуществлялась власть предержащими, определявшими вектор движения политической системы в том усеченном пространстве, которое ей было отведено. Но не считаться с новыми политическими реалиями правительство уже не могло.

Опыт первых двух Дум показал самодержавию условия работоспособности «общероссийского представительства» - это успокоение страны и устойчивое правительственное большинство. Данное условие работоспособности Думы обеспечивал соответствующий избирательный закон, обнародованный 3 июня 1907 г. и предусматривавший сословные выборы. Естественно, в III Думе преобладали те партии, которые твердо встали на путь сотрудничества с правительством. Руководящее положение заняли октябристы, которым удалось провести в III Думу 154 депутата, т.е. на 112 больше, чем в предыдущую. Эта партия, представлявшая правое крыло либералов, обладая реальной экономической силой, была не склонна оставлять в неприкосновенности самодержавие. Октябристы требовали «делового» контроля над хозяйственной политикой и финансами.

Кадеты – левое крыло либералов – поплатились за свою излишнюю оппозиционность в революционные годы потерей значительного числа депутатских мандатов. Если в I Думе они имели 182 места, во II – 98, в III - только 54 места. А вместе с примыкавшими к ним фракциями прогрессистов и национальных либералов имели 108 членов. Резко сократилось представительство трудовиков (со 104 во II Думе до 14 – в III) и социал-демократов (с 65 до 19).

На первых же заседаниях Думы сложилось большинство правых и октябристов, составлявших 2/3 от всей Думы (300 членов), хотя между ними и существовали противоречия. Октябристы настаивали на расширении прав земского и городского «самоуправления» и признавали «конституцию» 17 октября, правые по этим вопросам занимали противоположную позицию. Это вынуждало октябристов в ряде вопросов искать союзников в лице кадетов. Так сложилось второе, октябристско-кадетское большинство, составлявшее немногим менее 3/5 состава Думы (262 человека). Существование двух блоков – правооктябристского и октябристско-кадетского – позволяло правительству и его новому премьеру П.А. Столыпину проводить политику лавирования (он сам это понимал и назвал проведением «равнодействующей линии»).

Важная роль, которую играла в общественно-политической жизни третьеиюньской России стабильно функционировавшая Государственная дума, способствовала укреплению партийной системы. В ее недрах зародились новые партии: националистов и прогрессистов, достаточно активно действовали основные партийные фракции. Как следствие, произошла кристаллизация партийного кокуса, т.е. собственных внутренних партийных элит; усилилась возможность межпартийного взаимодействия в новых условиях, когда основным стимулом партийно-политических перегруппировок стала не теоретически понимаемая общность программных установок, а прагматизм и политический расчет (аграрная, военная, судебная, органов местного самоуправления и другие реформы). Именно отсюда – и возникновение достаточно крупных политических блоков. Таким образом, можно считать, что в эти годы партийная система России соструктурировалась настолько, что, преодолев состояние атомизированности, начала приобретать признаки поляризованного плюрализма, связанного прежде всего с определенной степенью ее стабильности. Вместе с тем, и это является отличительной особенностью такой системы, происходило сосуществование двух, формально взаимоисключающих («правой» и «левой») оппозиций правящему режиму, готовых на антисистемные действия, т.е. отличавшихся своеобразным типом политического поведения, выражавшимся в призывах к действиям, направленным на подрыв или насильственное свержение существующего строя. Одновременно имела место предельная поляризация мнений и преобладание центробежных тенденций над центростремительными и, как следствие, предельно ограниченные возможности для политического маневрирования. Не случайно П.А. Столыпину так и не удалось довести реформы до конца, постоянно наталкиваясь на сопротивление и справа, и слева, а III Государственная дума так и не смогла стать инструментом реформирования страны. С уходом с политической сцены Столыпина авторитарный режим окончательно вступил в полосу стагнации, а затем и собственного саморазрушения в феврале 1917 г.

Переход России от авторитарного режима к демократии оказался весьма болезненным. Россия на короткое время стала самой свободной страной в мире. Последнее признавал и лидер большевиков – Ленин. После февральской революции начался процесс перерастания поляризованной партийной системы в многопартийную систему с ограниченным плюрализмом. Процесс этот проявился не только в сокращении числа реально действовавших партий, но и главным образом – хотя бы во временном усилении роли центризма в политической жизни страны в целом и во внутренней жизни ведущих партий путем сдвига идейных позиций к центру политического спектра и полному устранению из него крайне правых сил. Проявлением этого процесса стала также попытка создания общего пространства «гражданского согласия» через формирование правительственных коалиций и отработку базисных принципов общественного устройства.

Однако демократическая альтернатива, в течение восьми месяцев 1917 г. успевшая трансформироваться из либерально-демократической в радикально-демократическую, не осуществилась. Слишком тяжелым наследием для новой России оказалась мировая война, а также многолетний острейший кризис системы, не преодоленный падением самодержавия, а в чем-то даже усиленный этим актом. Резкое усиление радикализма, а порой и прямого озлобления масс, соединенного с пережитками традиционного общинно-уравнительного массового сознания, сделало нереальной либерально-демократическую альтернативу, связанную с формированием стабильного политического режима и гражданского общества.

Большевики сумели решительно оседлать революционно-анархическую стихию для захвата власти и осуществления своей идеологической доктрины. Страна на долгие годы была обречена на существование авторитарного, а со временем и тоталитарного режима, хотя, безусловно, данные десятилетия не стали периодом всеобщего смирения и послушания. Идейный плюрализм, воплощавший традиции русской общественной мысли предыдущего столетия, не мог получить политического выражения в рамках сложившейся в СССР системы. Попытки внесистемного оппонирования властям приводили к конфликту системы и человека, в котором человек неизбежно становился жертвой. Впрочем, чтобы стать жертвой достаточно было лишь подозрения в нелояльности системе, малейшего намека на неверность «генеральной линии», идеологии правящей партии или вождю лично. Люди мыслящие и творческие неминуемо нарушали границы дозволенного, выбивались из общего строя. Система облекала их в образ «врагов народа» и противопоставляла мобилизованным рефлексирующим массам строителей коммунизма.

Вместе с тем, система тоже нуждалась в них – людях беспокойных и ищущих, торопящих прогресс, обеспечивающих военную и идеологическую конкурентоспособность государства на международной арене. Эти люди находили себе применение в сферах, где творчество было профессиональной функцией, задачей, - составляли так называемую творческую и научно-техническую интеллигенцию. Сталин локализовал и поставил под контроль их деятельность, заперев в «шарашки» и «творческие союзы». Но уже «оттепель» 50-60-х годов породила уникальное общественное явление: дискуссии «физиков» и «лириков» - идейное и эмоциональное состязание молодежи в творчестве, которое разрушало тоталитарность и догматизм и неизбежно имело политические последствия.

Во второй половине 60-х годов система скорее инстинктивно, чем сознательно, «подморозила» страну. Однако, в силу целого ряда факторов, эти заморозки имели неожиданные последствия: система оказалась способна контролировать скорее формы, нежели содержание общественной (и не только общественной) жизни в стране.

Во-первых, открытая критика сталинизма и разрушение машины массовых репрессий, освобождение политзаключенных и их частичная реабилитация в период «оттепели» имели важным последствием пробуждение политической активности вне партийных и прочих «общественных» структур. Расстрел новочеркасских рабочих в 1962 году и бульдозерная атака на художественную выставку не могли остановить этот процесс. Нарождавшееся диссидентское движение можно было замолчать, загнать в подполье, окрестив антисоветским, но нельзя было представить его участников врагами народа, и было бесполезно и даже рискованно искать у народа поддержки в их травле. Более того, общество стало главным потребителем продукции диссидентского «самиздата»: произведений Булгакова, Бродского, Солженицына... Идеологи диссидентства – А.Д.Сахаров, А.И.Солженицын и Р.И.Медведев – продолжили традиции русской общественной мысли в поисках ответов на вопросы об исторической судьбе и путях развития России в рамках соответствующих парадигм: либерально-западнической, почвеннической и социалистической. Разгром диссидентского движения в конце 70-х годов не перечеркнул его опыт и значение как предтечи современной многопартийности. Тактика и идеологические разработки были приняты на вооружение неформальным движением.

Во-вторых, «оттепель» 50-х-60-х годов породила прецеденты массового нонконформизма, более того, нонконформизм стал своего рода модой двух последующих десятилетий, меняясь лишь в формах проявления и причудливо преломляясь в поведении и культуре различных социальных слоев. «Физики» и «лирики» не исчезли, а составили поколение шестидесятников – поколение, аккумулировавшее, но не реализовавшее огромную энергию. Молодежь 70-х, хотя и была «охвачена» системой многочисленных «самодеятельных» общественных организаций, но все больше тяготела к андеграунду, охотно впитывая «тлетворное влияние Запада». Этому способствовала информационная революция. С одной стороны, советское информационное пространство объективно перестало быть закрытым. Западные радиостанции стали альтернативным источником информации для советских людей, что уже в середине 70-х нашло подтверждение в устном народном творчестве: «Есть обычай на Руси – ночью слушать Би-Би-Си». С другой стороны, в стране формировалась и получила широкое распространение альтернативная, неформальная, деидеологизированная культура. Барды, шансон и рок не конкурировали с министерством культуры и творческими союзами в борьбе за умы и сердца граждан, поскольку были востребованы и порождены самим обществом. Гонения на авторов и исполнителей приводили к ещё большей популяризации их творчества и бумерангом били по Системе, вели ко всё большей потере доверия к властям со стороны граждан. Миллионы советских людей стали сопричастны своеобразной культурной оппозиции Системе.

В-третьих, наряду с информационно-культурным сложился и другой андеграунд – социально-экономический. Имеется в виду не столько теневая экономика, значительно выросшая в 1970-е годы, сколько система горизонтальных межличностных связей, ставшая реальной альтернативой официальной, формализованной системе распределения благ. Неформальные отношения были мотивированными и устойчивыми. Причем, постепенно и эти горизонтальные связи локально структурировались: например, в стране резко выросло число любительских клубов и ассоциаций, не идеологизированных и объединявших граждан, имевших общие интересы, далекие от интересов государства, и осознавших необходимость организации для их действенной защиты.

Именно эти структуры, наряду с молодежными и правозащитными неформальными кружками, группами и клубами, стали первым источником партогенеза в конце 1980-х годов. Их приход в политику, спровоцированный призывом М.С. Горбачева к общественной поддержке перестройки и на волне гласности и демократизации был столь массовым и масштабным, что для обозначения данного явления понадобился специальный термин – «неформальное движение».

Неформальное движение было откровенно протестным и антиноменклатурным. Взгляды большинства активистов представляли собой гремучую смесь устремлений к социальной справедливости и к свободе в либеральной версии. Не случайно первые протопартийные структуры, выросшие в 1987-1990 гг. преимущественно на базе неформального движения, имели откровенно антикоммунистический («Демократический Союз» и Демократическая партия) или социалистический характер (например, Социал-демократическая Ассоциация), порой сочетая одно с другим.

С развитием кризиса внутри КПСС одним из его знаковых симптомов стало появление дискуссионных клубов, в которых объединились коммунисты, выступавшие за обновление партии и партийной идеологии. Взаимный интерес неформалов и участников дискуссионных клубов друг к другу привел к их идейному и организационному сближению, в результате которого, с одной стороны, произошла идейная радикализация и активизация партклубов, а с другой – неформальные структуры вышли на качественно новый уровень, опираясь на знания, компетентность и опыт коммунистов-обновленцев. Именно под влиянием партклубов и в результате слияния с ними неформальное движение трансформировалось в «Демократическое» с отслоением ряда течений иной идеологической ориентации: почвенной (национал-традиционалистской) и неосоциалистической.

Политическое оформление идейного раскола в рядах КПСС произошло в период между XIX партийной конференцией и XXVII съездом в процессе работы над проектами новой программы партии. Именно тогда оформилась «Демократическая платформа в КПСС», на базе которой в 1990 г., после открытого столкновения с консерваторами и Горбачевым на XXVII съезде КПСС, была основана Республиканская партия, изначально стоявшая на социал-либеральных позициях. Параллельно в стране шло оформление неокоммунистических организаций, имевших как столичное, так и региональное происхождение. Крупнейшей и, как оказалось, наиболее перспективной организацией общенационального уровня стала выделившаяся в составе КПСС Коммунистическая партия РСФСР (с 1992 г. – КПРФ).

Таким образом, кризис и последующий распад КПСС стал вторым источником партогенеза в России на рубеже 1980-х-90-х годов, а новорожденная российская многопартийность конца ХХ века представляла собой уникальное историческое явление. Рождение партий не обуславливалось никакими законами, а было результатом живого творчества элит. Структуризация партий, их идейно-политическое самоопределение и позиционирование, гибкость и степень активности во многом зависели от политической конъюнктуры и решений собственных лидеров. Эти обстоятельства, а также отсутствие правил взаимодействия и законных возможностей полноценного участия в политическом процессе – главные причины пресловутой неполноценности партий в 1990-1993 гг.

Вместе с тем, именно в эти годы в целом сложилась самобытная модель партийно-политического спектра, включающая четыре сектора согласно идейно-политической идентификации российских партий: социалистический, либеральный, консервативный и традиционалистский, что позволяет говорить об идеологической преемственности современной российской многопартийности.

К сожалению, опыт формирования многопартийной системы в 1994-2005 гг. свидетельствует о том, что партии пока не стали полноценным политическим институтом – самостоятельным участником политического процесса. Тому есть как объективные, так и субъективные причины. Но как минимум три обстоятельства актуализируют изучение современной многопартийности и позволяют говорить о будущем российских партий без пессимизма:

Во-первых, это включенность России в мировое информационное, экономическое и политическое пространство, открытость, при которой, как убеждает международный опыт, даже попытка выстраивания авторитарной модели власти результативна лишь в форме вертикального социального контракта, предполагающего сохранение и развитие структур гражданского общества, идеологического плюрализма и многопартийности. Правда, в данной модели политической системы партии имеют скорее инструментальное назначение, но это не лишает их исторической перспективы.

Во-вторых, современные российские партии воплощают и продолжают традиции идейных поисков, присущие русской общественной мысли двух предшествующих веков. Независимо от возможностей политической конкуренции партии продолжают выполнять идеологическую функцию. Причем на первый план выходит не глубокая и систематическая программная деятельность, продукты которой, к сожалению, вызывают интерес лишь у специалистов, а выработка и представление вниманию общества вариативных решений, основанных на иных идеологических подходах, публичная оценка деятельности властей, инициирование содержательных дискуссий по злободневным вопросам, ведение просветительской деятельности. Последнее особенно актуально ввиду того, что участие в деятельности партий остается открытым каналом политической самореализации для российской молодежи, альтернативой которому являются, к сожалению, лишь радикальные движения и организации.

В-третьих, специфика расстановки политических сил в России начала ХХI века, как и начала ХХ-го, заключается в противостоянии власти и оппозиции, к которой в той или иной степени принадлежат все идеологические партии – от «Родины» до СПС. Партии вновь оказались вне сферы принятия решений и процесса выработки стратегии и тактики модернизации. Каковы причины этого? Что готовы предложить политические партии и почему их потенциал остается почти не востребованным в современной России? Это вопросы, решение которых является одной из важнейших задач, стоящих перед российскими учеными-гуманитариями на современном этапе. В какой-то степени они затрагиваются в последних главах данного учебного пособия.

Примечания:

1. Шелохаев В.В. Многопартийность в России: общее и современное. // Россия в новое время: единство и многообразие в историческом развитии. - М., 2000. - С.117.

2. Власть и оппозиция. Российский политический процесс ХХ столетия. - М., 1995.; История политических партий России / Под. ред. А.И. Зевелева. - М., 1994.; Политические партии России в контексте ее истории. – Ростов-на-Дону: Феникс, 1998; Политические партии России: история и современность. - М.: РОССПЭН, 2000.

3. Заславский С.Е. Российская модель партийной системы. // Вестник Моск. ун-та. Сер.12. Социально-полит. исследования. - 1994. - №4; Салмин А.М. Партийная система в России в 1989-1993 гг.: опыт становления. - М., 1994.