2. Либеральное движение в конце XIX – начале хх вв. «новый» либерализм

В качестве идеологического течения либерализм заявил о себе ещё в дореформенное время. И славянофилы, и западники в той классической форме, в какой они оформились в 40-е годы XIX века, были в основном либералами. Время возник­новения либерализма как общественного движения - 60-е годы. Правительственные реформы — освобождение кресть­янства и, особенно, создание земств, этих мизерных «кусоч­ков» конституции — создали определенную основу для консо­лидации сторонников либерального мировоззрения. С земством была связана общественная деятельность центральной фигу­ры российского либерализма XIX века. Борис Николаевич Чичерин (1828—1904 гг.) был прямым наследником великих западников Т.Грановского, К.Д.Кавелина и др.: они были его преподавателями в Московском университете. Юрист, фило­соф, историк, автор фундаментальных трудов «Курс государ­ственной науки» и «История политических учений» Б.Чиче­рин сформулировал теоретические основы российского либе­рализма в его классическом виде. Как истинный либерал, он считал необходимым условием цивилизационного развития свободу личности. Но при этом речь шла об утверждении сво­боды «ограниченной» и её постепенном развертывании по та­ким основным пунктам как свобода совести, свобода от рабс­кого состояния, свобода общественного мнения, свобода сло­ва, преподавания, публичность правительственных действий, прежде всего бюджета, публичность и гласность судопроиз­водства. Изложенная им ещё в 50-х годах программа практи­ческих действий состояла в ликвидации феодальных пережит­ков в экономике, отмене крепостного права, невмешательстве государства в экономическую сферу, свободе, частного пред­принимательства, формировании частной собственности.

Единственной силой, способной реализовать эту програм­му, Б.Н.Чичерин считал государство и правительство. Идея государства как основного двигателя и творца истории состав­ляла ядро его политического мировоззрения, сформировавше­гося под громадным влиянием Г.Гегеля. При этом весь ход российской истории только подтверждает эту всеобщую зако­номерность. Специфика России — громадность государства, малочисленность населения на обширных территориях, одно­образие условий, земледельческий быт и др. — обусловила особенно важную и большую роль государства в развитии на­ции. И модернизацию России, по мнению Чичерина, должно было осуществить самодержавие, самопревращающееся в кон­ституционную монархию. С этой целью правительство должно было опираться не на реакционеров и не на радикалов, а на сторонников умеренных, осторожных, постепенных, но неук­лонных преобразований. Это была программа «охранительно­го», «консервативного» либерализма для общества или «либе­рального консерватизма» для правительства.

При этом Б.Чичерин никогда не был апологетом абсолю­тизма. Идеальным политическим строем для России он считал конституционную монархию и поддерживал самодержавие лишь в той мере, в какой оно способствовало проведению реформ. Теоретически он не отрицал в определенных исключительных обстоятельствах неизбежности революции, но считал её од­ним из наименее эффективных способов исторического дей­ствия и, безусловно, предпочитал эволюционный путь общественного развития. Его политическую программу сегодня ква­лифицируют как русский вариант движения к правовому го­сударству, учитывающий социально-политические реалии Рос­сии XIX века и национально-государственные традиции рус­ской истории [38]. При этом в 60—70-е годы прошлого века осуществление чичеринской формулы было отнюдь не утопич­ным. Между его идеями и реформаторскими установками вре­мен Александра II существует значительное совпадение. Но история 80-х годов пошла по другому пути, и идеи Чичерина остались чисто теоретическим явлением. Идея эволюционного развития России была бескомпромиссно отвергнута на обоих политических полюсах общества.

Чичеринский либерализм совпадал с классическим евро­пейским и в отношении к социалистическим идеям и социали­стическому движению. Данное отношение можно охарактери­зовать коротко — абсолютное, категорическое отрицание. Сама идея социальных реформ, по мнению Чичерина, противоре­чила свободе личности, а потому была несостоятельна. «Соци­ализм вечно колеблется между самым безумным деспотизмом и полной анархией» [39]. «Представительное правление мо­жет держаться только, пока эта партия слаба и не в состоя­нии прочно влиять на государственное управление», «социал-демократия есть гибель демократии», социализм — это ложная демократия.

Несмотря на связь с земством Б.Чичерин явился предста­вителем академического, интеллигентского либерализма. Па­раллельно складывался несколько иной вид, получивший в литературе название земского либерализма. Его социальную основу составляли те слои русской демократической интелли­генции, которые непосредственно участвовали в координировавшейся земствами деятельности по организации народного просвещения, здравоохранения и т. п. Это были учителя, вра­чи, агрономы, статистики. Земцы значительно активизирова­лись в конце 70 — начале 80-х годов. Импульсом для их активности стала правительственная политика урезания прав земств, даже тех ограниченных, которые первоначально были даны им. В противном случае, по справедливому мнению из­вестного дореволюционного исследователя земств Белоконского, земские деятели вполне могли на многие годы сосредоточить­ся на мирной культурнической работе. Правительственное же наступление на земства, особенно в период контрреформ, под­талкивало земцев к политической активности. Черниговское, Полтавское, Самарское, Харьковское земства вступили в от­крытую конфронтацию с петербургскими властями, потребо­вав созыва представителей всех сословий — Земского собора. За это выступление лидер тверского земства Иван Петрункевич был выслан из Твери под надзор полиции, заслужив тем самым славу «земского революционера».

Земское движение к концу 70-х годов отработало основ­ные требования своей политической программы: политичес­кие свободы, (свободы слова, печати и гарантии личности) и созыв Учредительного собрания. Для достижения этих целей в 1880 году была создана «Лига оппозиционных элементов» или «Земский союз». Это была первая либеральная организа­ция в России. В 1883 году в Женеве профессор Киевского университета Михаил Драгоманов издавал журнал «Вольное слово» в качестве официального органа «Земского союза». И организация, и журнал возникли явочным порядком, неле­гально, вопреки принципиальным установкам земского либе­рализма. Последний всегда отмежевывался от радикализма. Существование и «Земского союза» и «Вольного слова» было непродолжительным. Следующий этап земского движения на­чался в середине 90-х годов. Его кульминацией стало образо­вание в январе 1904 года Союза земцев-конституционалистов и проведение своего съезда осенью того же года. На съезде они потребовали введения политических свобод, уничтоже­ния сословных, религиозных и иных ограничений, развития местного самоуправления, участия народного представитель­ства как особого выборного учреждения в осуществлении за­конодательной власти, и в установлении росписи доходов и расходов и в контроле за законностью действий администра­ции. Лидерами направления были Д.Шипов, Н.Стахович, А.Гучков и др. Земский либерализм в некотором отно­шении был приземленнее, реалистичнее и почвеннее, чем «Ака­демический». Сторонники же последнего в новых условиях начала XX века, отдавая дань заслугам земцев, считали их в политическом отношении недостаточно радикальными.

В середине 90-х годов XIX века возникла новая генерация либералов, развившая активную де­ятельность. И сам российский либерализм вместе с ним вступил в новый этап своего существования. М.Туган-Барановский и П.Новгород­цев, Д.Шаховский и кн. Е. и С.Трубецкие, М.Ковалевский и П.Виноградов, П.Милюков и Н.Бердяев. Цвет отечествен­ной интеллигенции тяготел к либеральному движению. Но особенно большую роль в развитии либерализма на этом этапе сыграл Петр Бернгардович Струве (1870—1944). Он происхо­дил из семьи крупного царского сановника. Отец был губер­натором Перми и Астрахани. Он учился в Петербургском уни­верситете и за границей: в Германии и в Австрии. Струве считал себя экономистом, его магистерская (1913 г.) и док­торская (1917 г.) диссертации были посвящены проблеме цены и стоимости. С 1906 по 1917 гг. он преподавал политэконо­мию в Петербургском технологическом институте. Вместе с тем, он был и юристом, историком, философом, глубоким политическим мыслителем. Свою безмерную эрудицию и не­ординарные интеллектуальные способности он направлял на поиск исторического пути своей родины — России. Струве не был прост и легок в межличностном общении, но зато порази­тельно последователен в определении главной жизненной цели. Превращению России в свободную страну он посвятил всю трудную и долгую жизнь. Он практически никогда не был состоятельным человеком, зачастую не хватало элементарно­го достатка. Буквально за несколько дней до смерти он пришел в ярость, увидев в своем доме русского эмигранта, который пошел на службу к нацистам: «Они (фашисты — Л.С.) — враги всего человечества... Они убили самую драгоценную вещь на свете: свободу... Я живу как нищий. У меня ничего нет и никогда не было. Я умру нищим. Я пожертвовал всем ради свободы».

За полвека своей активной деятельности П. Струве пере­жил значительную идейную эволюцию. Одна из наиболее за­метных подвижек произошла как раз на рубеже XIX—XX ве­ков. Это был окончательный разрыв с марксизмом, который в социалистической прессе, а затем и в советской историогра­фии неизменно квалифицировался как «ренегатство». Между тем, это далеко не так. Стремясь понять изменяющуюся действительность, П. Струве, не будучи догматиком, действительно эволюционировал в вопросах мировоззрения, программы и политической такти­ки, но по сути он никогда не изменял себе. Он никогда не изменял тем ключевым идеям, которые составляли основу его мировоззрения, сложившегося в юности, еще до его «маркси­стского» периода. Это были либерализм, государственность, «национализм» и западничество. Либера­лизм означал признание свободы личности как главной чело­веческой ценности, которая позволяет человеку самореализо­ваться. Струве видел смысл жизни человека в самоусовершен­ствовании, необходимым условием для чего является духов­ная и политическая свобода.

Государство является одним из главных культурных дости­жений мирового развития. Оно — организатор. В соответствии с чичеринской традицией Струве видел в государстве гаранта свободы личности. Поэтому идеи государственности и человеческой свободы нисколько не противоречили друг другу, а наоборот, органично дополняли друг друга.

«Национализм» Струве тождественен понятию «патриотизм» в современном русском лексиконе. Струве любил русский на­род и Россию, свою Родину и был убежден в огромных спо­собностях и возможностях русской нации. Историческую за­дачу он как раз и видел в том, чтобы снять препятствие для их полного развития. Национальный патриотизм Струве со­единялся с западничеством, столь типичным практически для подавляющего большинства отечественных либералов. Их за­падничество заключалось отнюдь не в стремлении к слепому копированию государственного устройства или образа жизни «передовых» европейских стран и Америки, «...самому ценно­му, что было в содержании европейской культуры, вообще нельзя «научиться» так просто, а надо это нажить самим, вос­питать в себе...» [40]. «Единственная область, где народы дей­ствительно сплошь подражают друг другу, — это область на­уки и техники; во всем остальном они, худо ли, хорошо, толь­ко приспособляют свои собственные учреждения к новым тре­бованиям, которые по временам, если не постоянно возникают в их собственной среде. Они приспособляют их, видоизменяя. Эти изменения часто вызываются иностранными образцами, но они только в том случае пускают в стране корни, когда не противоречат прямо всему тому наследию прошлого, которое слагается из верований, нравов, обычаев и учреждений изве­стного народа» [41]. Но в то же время они полагали, что именно западные страны демонстрируют магистральный путь развития человеческой цивилизации, путь прогресса. Россия может раскрыть свои необозримые потенциальные возможно­сти, только вступив на эту общечеловеческую дорогу.

Таким образом, в идейной эволюции П. Струве либерализм был первичен, а марксизм — вторичен; либера­лизм был константой, а марксизм и социализм — переменны­ми. Политическая свобода в России была главной жизненной целью; рабочее же движение, идеологией которого стал марк­сизм и социализм — главной общественной силой, способной добиться ее в России. В 90-е годы XIX века Струве, как и многие будущие либералы, был искренне в этом убежден. Российская социал-демократия была для них, прежде всего, демократией. Отход сторонников либерального мировоззре­ния от российского рабочего движения рано или поздно, но был неизбежен. Персональная эволюция Струве в этом смысле была сигналом окончания «марксистского» периода и вступ­ления в новый, более адекватный сути либерализм. В фило­софии это был отказ от позитивизма и переход к неоканти­анству, что нашло отражение в известном сборнике «Про­блемы идеализма». В области программы и тактики — «но­вый» либерализм.

Возникновение «нового» либерализма на рубеже XIX—XX вв. было напрямую связано со значительной активизацией всего либерального движения в это время. Отказ нового царя Ни­колая II пойти навстречу их требованиям побудил либералов к изданию собственного нелегального печатного органа. Им стал выходивший с 1902 по октябрь 1905 гг. журнал «Осво­бождение». Его бессменным редактором, автором многих прин­ципиальных статей был Струве. К осени 1903 года в Петер­бурге, Москве, Киеве, Одессе и других городах действовали местные кружки сторонников «Освобождения», которые ста­ли зародышами первой политической либеральной организа­ции в России. Официально начало «Союзу освобождения» было положено летом 1903 года, когда в Швейцарии сторонники журнала решили приступить к формированию общероссийс­кой организации. В этом совещании принимали участие кн. Долгоруков, кн. Шаховской, И. Петрункевич, С. Булгаков, Н. Бердяев, С. Прокопович, Е. Кускова. В январе 1904 года в Петербурге состоялся I съезд представителей местных орга­низаций. На нем были приняты программа и устав «Союза освобождения», избран совет организации во главе с патриар­хом земского либерализма И. Петрункевичем. II съезд «Со­юза», проведенный в октябре 1904 года в Петербурге, обсуж­дал вопрос о проведении банкетной кампании в ноябре 1904 года в связи с 40-летием судебной реформы. «Союз освобождения» был наиболее радикальной либеральной организацией из возникших в пореформенное время. Радикализм «новых» либе­ралов был далеко не случайным, а глубоко осознанным.

Пониманию сути «нового» либерализма способствует клас­сификация видов либерализма, которую накануне революции дал другой его видный деятель Павел Николаевич Милюков (1859—1943 г.). Профессиональный историк, защитивший в 1892 году блестящую диссертацию, посвященную оценке ре­форматорской деятельности Петра I, он получил «пропуск» в политику именно благодаря своей научной и преподаватель­ской деятельности. За отдельные «прогрессивные» намеки в лек­циях он был уволен из Московского университета, отправлен в ссылку и получил репутацию опального общественного деяте­ля. Широко известен он стал после выхода первого издания его знаменитых «Очерков по истории русской культуры» (1896 г.), которые были его авторской концепцией истории государства российского. В результате тщательной и многолетней разра­ботки таковой сложилось политическое мировоззрение и прин­ципы политического поведения, на основе которых строилась вся деятельность бессменного лидера Партии конституцион­ных демократов, каковым П. Милюков стал с 1905 года.

В частности, в бесцензурной, изданной для западного чи­тателя книге «Russia and its crisis», последнюю строчку кото­рой П. Милюков дописывал в день убийства великого князя Сергея Александровича, т. е. 4 февраля 1905 года, он сделал вывод о том, что роль либерального движения в становлении политических демократий разных западных стран не была одинаковой. В зрелых, вполне развитых англосаксонских де­мократиях (США, Англия) главным двигателем прогресса был либерализм. В Германии же, которую Милюков относил к странам с новой и гораздо менее развитой политической жиз­нью, либерализм был политически немощным. К этой же группе стран Милюков относил и Россию, но полагал, что особенно­сти расстановки общественных и политических сил здесь вы­ражены еще рельефнее, чем в Германии. Если для этой стра­ны понятие «либерализм» устарело, то в России умеренное течение политической жизни (в терминологии Милюкова — одно из двух в России; второе — радикальное — Л.С.) только очень условно можно назвать этим западным термином. «Сей­час в России (т. с. в 1904 году — Л.С.), — писал Милюков, значение термина «либерализм» одновременно и расширено и превзойдено. Он включает в себя гораздо более радикальные группировки по той простой причине, что любая более или менее передовая мысль в прессе может вызвать гонение. Тер­мин «либерализм» в России устарел не потому, что его программа реализовала. Программа классического либерализма представляет собой только первый шаг, который должен быть совершен. Но политическая и индивидуальная свобода не мо­гут быть абсолютными ценностями, как это считалось в нача­ле эры свободы во Франции... Люди, называющие себя либе­ралами в России, придерживаются гораздо более передовых взглядов.

Таким образом, важнейший урок, извлеченный из евро­пейского и, прежде всего, немецкого политического опыта, заключался в том, что для сохранения своих позиций в поли­тической жизни России либерализм здесь должен быть более радикальным, чем классическая теория свободы. И это вовсе не был призыв к измене старому, доброму либерализму ново­го времени. В концепции Милюкова имело место попытка со­хранить сущность либерализма, расширив его содержание и изменив форму. При этом краеугольный камень классическо­го либерализма — индивидуальная и политическая свобода — ни в коем случае не исключался из программы отечественных свободомыслящих. Он признавался первым, необходимым, но недостаточным для существования либерализма в качестве значительного политического течения в сложных историчес­ких реалиях начала XX века. Немецкий либерализм не сумел модифицироваться таким образом, а потому не сумел сыграть в политической жизни своей страны достаточно заметной роли. В период активной выработки своей политической физионо­мии российские, либералы видели одну из главных задач в том, чтобы не повторить печальной участи своих германских идеологических собратьев. Выход ведущие идеологи дорево­люционного периода П.Б. Струве и П.Н. Милюков видели в радикализации программы и тактики. Продискутированная на страницах «Освобождения» и нашедшая воплощение в так называемой Парижской конституции, т. е. проекте «Основ­ных государственных законов Российской империи», приня­той группой членов «Союза освобождения» в марте 1905 года, программа включала ряд основополагающих позиций класси­ческого либерализма — требование прав человека и народно­го представительства. Перечисление прав человека выполня­ло, в представлении идеологов российского либерализма, фун­кцию, аналогичную французской «Декларации прав человека и гражданина». Такие декларации на рубеже XIX—XX веков уже не было принято включать в программы политических партий. Но специфика России — политический произвол — требовала зафиксировать на этом внимание.

Необходимость политического представительства была сфор­мулирована уже в первой программной статье «От русских конституционалистов»: «Бессословное народное представитель­ство, постоянно действующее и ежегодно созываемое верхов­ное учреждение с правами высшего контроля, законодатель­ства и утверждения бюджета» [42]. По вопросу о форме госу­дарственного устройства, структуре народного представитель­ства не было ни единодушия, ни определенных официальных формулировок, хотя большинство либералов, конечно же, скло­нялось к признанию конституционной монархии как наиболее отвечающей историческим условиям развития российского народа. Разные точки зрения высказывались и по поводу внут­реннего устройства законодательного органа. По мнению Ми­люкова, Россия могла бы перенять опыт Болгарии, с ее однопалатным народным собранием. Авторы парижской конституции детально разработали механизм функционирова­ния двухпалатного парламента, позаимствовав многое из аме­риканской конституции [43].

Радикализм программных требований проявлялся, прежде всего, в идее бессословного народного представительства, во всеобщем избирательном праве и в признании «государствен­ного социализма», т. е. активной социальной политики госу­дарства в интересах широких масс трудящихся.

В то время всеобщее избирательное право не стало нормой жизни «передовых» политических наций. По мнению либера­лов, в России альтернативы «четырехчленке» (всеобщее, рав­ное, прямое избирательное право и тайное голосование) не было. Его необходимость они обосновали как раз специфичес­кими условиями политического развития своей страны. В объяс­нительной записке к парижской конституции Струве писал: «При наличии крепкой революционной традиции в русской интеллигенции, при существовании крепко организованных социалистических партий, при давнем и глубоком культурном отчуждении народных масс от образованного общества, — вся­кое разрешение вопроса о народном представительстве, кроме всеобщего голосования, будет роковой политичес­кой ошибкой, за которой последует тяжелая расплата» [44].

Разработав серьезную программу решения двух острейших социальных вопросов России — аграрного и рабочего, рос­сийские свободомыслящие тем самым извлекли урок из опыта своих немецких собратьев по идее. Содержание аграрной и рабочей программы не приняли в данный период определенных очертаний, но сам факт убежденности в необходимости таких требований в про­грамме либеральной партии очень показателен.

Особенно отчетливо радикализм либералов начала XX века, именно предреволюционного периода проявился в политичес­ком поведении, в отношении к революции и к российскому социалистическому движению. Нет со­мнений в том, что отечественные либералы были эволюцио­нистами, справедливо полагая, что любая революция чревата колоссальными историческими издержками. В этом их убеж­дал, прежде всего, опыт Великой французской революции, но они были слишком умны и наблюдательны, чтобы абсолюти­зировать эволюцию как способ решения общественных про­блем. Даже Б.Чичерин допускал при определенных истори­ческих условиях неизбежность революции. В обстановке же революционного кризиса в России начала XX века, край­не недальновидной политики царской бюрократии не призна­вать необходимости радикальных изменений могли только очень недалекие «человеки в футлярах». В новейшей историографии справедливо утверждается, что российские либералы признава­ли политическую, но не социальную революцию [45], хотя до последнего старались использовать и надеялись на любой шанс предотвратить ее. «Гражданский мир и самодержавие несовме­стимы в современной России»... «Активную, революционную тактику в современной стадии русской смуты я считаю един­ственно разумной для русских конституционалистов», — писал Струве. При этом он всегда оговаривал, что революцию нельзя понимать узко, т.е. сводить ее к использованию физического насилия: «С революцией умные, истинно государственные люди вообще не борются. Или иначе: единственный способ борьбы с революцией заключается в том, чтобы стать на ее почву и, признав ее цели, стремиться изменить только ее методы» [46].

Наконец, важнейшей отличительной особенностью утроб­ного периода либеральных партий в России было в высшей степени лояльное отношение к рабочему движению и социа­листическим организациям. Социализм в России рассматри­вался как самое крупное и значительное политическое движе­ние. «Социализм в России, — писал П.Милюков, — более чем где-либо еще, представляет интересы демократии в це­лом. Это делает его роль более важной, чем в странах с более и ранее развитой демократией». Российское рабочее движе­ние, по мнению Струве, с 90-х годов прошлого века стало главной демократической силой и подготовило то широкое и всестороннее общественное движение, которым обозначилось в России начало XX века [47]. Отсюда следовал чрезвычайно важный тактический вывод: конфронтация с такой крупной политической силой опасна и чревата политической смертью, что произошло с немецкими либералами «Русскому либера­лизму не поздно еще занять правильную политическую пози­цию — не против социальной демократии, а рядом и в союзе с ней. Таковы уроки, даваемые нам всей новейшей историей великой соседней страны» [48].

И это стремление к политическому союзу прежде всего с социал-демократией («Самая влиятельная русская революци­онная группа» (социал-демократия) и ее орган («Искра»), во главе которого стоят люди серьезно образованные, с солидны­ми знаниями и недюжинными дарованиями»), не было благим пожеланием или теоретическим рассуждением. Попытки создать коалицию с социал-демократами предпринимались неоднократно. Большие надежды внушал позитивный с этой точки зрения опыт сотрудничества различных общественных сил в середине 90-х годов, получивший название «легального марксизма». И кое-что накануне событий 1905 года удалось сделать. В 1904 году в Париже либералам удалось созвать беспрецедентную в отечественной истории конференцию оп­позиционных сил, в которой принимали участие представите­ли различных либеральных организаций, эсеры, национальные социал-демократии (большевики и меньшевики отказались). Это был шаг к созданию своеобразного народного фронта. Идея объединения всех оппозиционных сил в борьбе против самодержавия была заветной целью «Освобождения» и самого Струве. Не переоценивая значение Пражской конференции, все-таки следует признать, что нечто существенное в этом направлении удалось сделать. Политический же союз в пол­ном объеме не удалось осуществить главным образом из-за непримиримой позиции социалистов. Либералы явно переоце­нили способность революционных партий к политическим компромиссам, к конструктивной демократической деятельности. «Возможно, что у нас образуется рабочая партия нового типа, средняя между английским рабочим либерализмом и доктринальной социал-демократией Германии» [49].

Таким образом, российские либералы вели интенсивный поиск формулы либеральной партии в не совсем типичной европейской стране начала XX века. В процессе этого поиска либерализм стал менее академическим, более почвенным, чем это было во второй половине XIX века. Они своевременно поняли, что как в западных странах, так и в России время классического либерализма миновало. Принципиальными эле­ментами созданной либералами модели политической демок­ратии в России был радикальный (социальный) либерализм, ориентиро­ванный на активную социальную политику государства и ло­яльный по отношению к организациям трудящихся. Стерж­нем российской демократии должен был стать союз «нового» либерализма и социалистических сил.

Однако отойдя от ортодоксального вида, либерализм в Рос­сии стал «новым» на более европейский, а не на русский ма­нер. Его идеи были в большей мере теоретическим синтезом достижений мировой либеральной мысли, чем почвенным ва­риантом. В его поиске в этот, предшествующий событиям 1905—1907 гг., период либералы остановились посредине. С одной стороны, они оказались чересчур радикальными новы­ми в сравнении с классическим либерализмом — в оппозици­онности самодержавию, в иллюзорных надеждах на конст­руктивный потенциал социалистического движения. И, види­мо, проскочили первую почвенную отметку, к которой часть либералов вернулась после и под влиянием революционных событий 1905—1907 гг. С другой, их либерализм оказался не­достаточно радикальным в части социальных программ. При­чем дело здесь не столько в недостаточной решительности к осуществлению: в стремлении соединить элементы либерализ­ма и социализма они, пожалуй, уловили всемирную прогрес­сивную, антитоталитарную тенденцию. Но они не пошли по этому пути до конца, не поняли неотложности и, особенно, приоритетности социальных проблем в России.