3. Диссидентский вызов

Одной из характерных черт политической жизни страны в указанные годы можно считать усилившееся противостояние между правящим режимом и общественными силами, противившимися консервативному повороту. Данный процесс проходил вне официальных политических и общественных учреждений и порождал различной направленности неформальные движения. Наиболее значительным, аккумулировавшем в себя весь советский неформалитет вплоть до середины 80-х годов, стало диссидентское движение.

Диссидентское движение не подвергалось сколько-нибудь объективному анализу в период своего возникновения и само­развития. В официальной прессе тех лет диссиденты — «отщепенцы», «клеветники», «тунеядцы», «предатели» и т. д. В обществе они были практически в изоляции. Обыденное сознание советских людей в целом принимало официальную версию событий, в лучшем случае проявляло к ним полное равнодушие.

Лишь с конца 80-х годов, с развитием гласности, демократизации, ликвидации идеологической монополии и т.д., проблема диссидентства стала одной из самых актуальных в практическом и научном плане. Публицистическая печать приоткрыла завесу над именами и событиями правозащитной деятельности, тем самым поставив вопрос о восстановлении справедливости в отношении незаконно репрессированных [21]. Массовый характер приобрело издание мемуаров, дневников, писем самих правозащитников [22].

Однако публицистически-мемуарная литература делала акцент на описании советского ГУЛАГа, советского судопроизводства, осуждении репрессий и т. д., все еще абстрагируясь от более сложного вопроса: чем же в действительности было это движение, каковы его истоки, цели, какую роль оно сыграло в подготовке общества к переменам?

Начало научному осмыслению диссидентства положили сами участники этого движения, опубликовавшие в 70—80-е гг. на Западе ряд аналитических обобщающих работ [23]. В них были основные этапы становления и развития диссидентского и правозащитного движения, его содержание. В отечественной научной литературе данная тема получила развитие с начала 90-х годов [24].

Однако и на сегодняшний день нет единого мнения относительно истоков и характера диссидентского движения. В мемуарах, интервью и аналити­ческих работах его бывшие участники, как правило, подчер­кивают аполитичный и неоппозиционный ха­рактер своей деятельности. Диссидентство, по их мнению, скорее было нравственной позицией и независимым поведением — свободой явочным порядком части интеллигенции, чем общественно-политическим движением. Вслед за ними и некоторые историки отрицают обществен­но-политический характер диссидентства на том основании, что оно не имело формальной структуры, выработанных и пропагандируемых политических программ, целей и, наконец, сколько-нибудь значительной социальной базы.

Однако представляются несостоятельными попытки опре­деления характера общественного движения только наличием или отсутствием внешних признаков его политической орга­низации. И вряд ли характер движения можно в полной мере оценивать лишь на основе его самоопределения. Субъективное восприя­тие мотивов и смысла своей деятельности часто неадекватно действительным объективным ее функциям. На это противоречие обратила внимание Л. Алексеева, подчеркнув, что «... отказ от коллективистского подхода означал отрицание ос­нов официальной идеологии, требование соблюдения законности в советских условиях было требованием к советскому государству пере­стать быть тоталитарным. [25]. Именно так и квалифицировали советские официальные органы действия правозащитников, упекая их в тюрьмы и ссылки за посягательства на систему.

Термин «диссидент» (в оценках инакомыслящих в СССР) впервые был употреблен на Западе в 70-е годы. Вскоре им стали широко пользоваться советские органы, официальная печать, возможно по той причине, что «диссидент» точнее отвечал статьям 58, 64, 70 УК РСФСР (антисоветская пропаганда, клевета на строй, предательство и пр.), чем «правозащитник». Сами участники движения отрицательно относились к данному термину. Сначала они называли свое движение «демократическим», затем «либеральным» и, наконец, «правозащитным».

Диссидентство неадекватно всякому инакомыслию, это отступничество людей, являвшихся плоть от плоти представите­лями советской системы, ее идеологии и нравственности. Пер­вые признаки зарождения критического, нонконформистско­го мышления появились уже в послевоенные годы. Кли­мат «оттепели» ускорил развитие данной тенденции. Самым мощным катализатором зарождения диссидентского мышле­ния стал XX съезд КПСС, доклад Н.С. Хрущева о культе лич­ности Сталина. Значительную часть интеллигенции потрясло не столько оглашение фактов зловещих преступлений сталинского режима (о них уже знали из личного общения с реабилитированными, знакомства с их гулаговскими рукописями и т. д.), сколько то, что руководство КПСС впервые поставило вопрос о возможности критики сталинского режима, выявле­нии и осуждении его негативных сторон. Интеллигенция с головой ринулась в обсуждение самых злободневных вопросов: о куль­те личности, принципе коллективности и демократизма в по­литическом руководстве, свободе творчества и т. д.

Однако вместе с вдохновением интеллигенция вскоре ста­ла испытывать все возраставшее разочарование. Ее умонаст­роения развивались далеко не в унисон с настроением партий­ной элиты. Интеллигенция же пы­талась разобраться в органических истоках сталинизма, в ме­ханизме политических репрессий, в деформациях социализма. Начался невиданный всплеск самопознания, переосмысления исторического опыта, поиск новых форм и содержания твор­ческого самовыражения. Столкновение этих устремлений с охранительной позицией партийно-государственной власти и породило первые ростки диссидентского инакомыслия.

Оно развивалось подспудно, лишь изредка прорываясь на поверхность издаваемых литературных произведений и пери­одической печати. Рупором распространения либераль­ных идей стал литературно-общественный журнал «Новый мир» (ред. А.Твардовский), высшим достижением которого шес­тидесятники считают публикацию в 1962 году повести А. Сол­женицына «Один день Ивана Денисовича».

Однако «оттепель» не становилась весной. Одновременно с разоблачением сталинизма по решению хрущевского руковод­ства было задушено демократическое движение в Венгрии (1956 г.), что про­извело особенно тяжелое впечатление на молодежь, поверив­шую в возможность перемен. Начались бесконечные разносы писателей, ученых, журналов за нарушение дозволенных ра­мок разоблачения культа и попытки переосмысления уроков истории. В мае 1957 года на встрече с творческой интеллигенцией Н.С. Хрущев обрушился на «слишком либе­ральных» писателей, в том числе В. Дудинцева, Э. Казакеви­ча, В. Тендрякова, М. Шагинян и других. Речь Хрущева рассеивала последние иллю­зии тех, кто думал, что он поддержит «либеральное направле­ние в литературе».

Таким образом, «оттепель» принципиально не изменила взаимоотношения интеллигенции и власти. Поэтому инако­мыслие нашло способ неподконтрольного распространения идей в немногочисленных «подпольных» кружках, «кухнях», где происходило обсуждение общественно-политических проблем, чте­ние рукописей, составление писем-петиций, и в уни­кальной форме — самиздате. Самиздат, по меткому определению А.Алексеевой, - это когда «сам переписываю, сам распространяю и сам за это отвечаю».

Начался самиздат со стихов и песен запрещенных, забытых, репрессированных авторов: А.Ахматовой, О. Мандельштама, М. Волошина, Н.Гумилева, М. Цветаевой и др. По не которым сведениям, на рубеже 50—60-х годов в рукописях распространились произведения более 300 авторов. По мере усложнения ситуации в стране, самиздат «серьезнел», «взрослел», политизировался и расширялся. Наряду со стихами и песнями стала распространяться серьезная проза, публицистика, переводы зарубежных авторов. Особое значение приобретал так называемый «взрослый» самиздат — публикация мемуаров старых большевиков, репрессированных в годы сталинского режима, военачальников и других «зрелых людей». По свидетельству Н.С. Хрущева, редакции только официальных журналов получили более десяти тысяч рукописей на лагерные темы.

К середине 60-х гг. все большее распространение приобре­тал политизированный самиздат: перепечатка с независимы­ми комментариями важнейших решений ЦК КПСС и прави­тельства, международных документов и т.д. В 1964 году Рой Медведев, историк и участник диссидентского движения, на­чал издавать ежемесячно материалы с обзорами основных политических событий в СССР; позже они были опубликова­ны на Западе под названием «Политический дневник».

Тогда же родилась и система «самиздат — тамиздат» и «тамиздат — самиздат», когда рукопись переправлялась на Запад и публиковалась в зарубежном издательстве («тамизда­те») и, наоборот, изданная за рубежом книга распространя­лась затем в СССР через самиздат. Данная система в последу­ющем играла важную роль в распространении и пропаганде диссидентских идей и правосознания.

Почти сразу же начались преследования самиздатчиков и пи­сателей, осмелившихся передать рукописи за рубеж. В 1960 году был арестован составитель самиздатского журнала «Син­таксис» А. Гинзбург, в 1961 году — ленинградский писатель М. Нарица, передавший на запад книгу «Неспетая песня»; в 1962 году — писатель-переводчик В.Тарсис и другие. Становилось ясно, что власть не намерена идеологическую и духовную сферу отдавать на откуп либеральной интеллиген­ции. Началом конца «оттепели» стали решения июньского (1963г.) пленума ЦК КПСС, провозгласившего, что «проповедь мирного сосуществования идеологий — есть измена мар-ксизму-ленинизму, предательство дела рабочих и крестьян».

Однако идеологические заморозки не только не убили веру и желание отстаивать идею демократизации, но и подвигли наиболее отважных на открытые выступления. Значительную известность получило выступление Петра Григоренко (начальника кафедры Академии Генштаба) на районной партконференции в сентябре 1961 года, где он зая­вил о существующей опасности возрождения культа личности теперь уже Н.С. Хрущева и потребовал выработки действенных гарантий от возврата к сталинизму. С этого дня началась его драматическая дисси­дентская судьба: неоднократные аресты, принудительное пси­холечение, эмиграция, лишение гражданства. Судьбу П. Григоренко можно рассматривать в известном смысле как класси­ческий образец «отступничества.

Источники позволяют однозначно утверждать, что инакомыслие середины 50—60-х годов не выходило за рамки социалистического идеала, марксистского метода познания и оценки действительности. «Никто не под­вергал сомнению, — свидетельствует А.Д. Сахаров, — истин­ность и ценность марксизма-ленинизма, значительность личности Ленина» [26]. Скорее наоборот, диссиденты пропаган­дировали идеи подлинного социализма (гуманного, демокра­тического) и с этой целью требовали углубления десталинизации общества.

Таким образом, порожденное пафосом и противоречиями «оттепели», диссидентство середины 50—60-х годов было ско­рее новым направлением общественного сознания, чем обще­ственным движением, смыс­ловыми приоритетами которого стали: переосмысление исторического опыта и, главное — дестали­низация как путь к обновлению общества и духовной свободе.

Поворот к «ползучей реакции» в политике с сер.60-х гг., связанный с усилившимся наступлением на небольшие островки свободы, рожденные «оттепелью», по­ложил начало формированию общественно-политического движения правозащитников. Правозащитники единодушно связывают рождение своего движения с арестом осенью 1965 года двух московских писа­телей: Андрея Синявского и Юлия Даниэля, опубликова­вших за рубежом сборники своих рассказов под псевдонимами Абрама Терца и Николая Аржака. В феврале 1966 года они были осуждены к 12 годам лишения свободы каждый.

Почему именно этот процесс стал началом рождения правозащитного движения? Тому было несколько причин. Во-первых, арест в конкретной ситуации конца 1965 года был воспринят как пролог к зловещим переменам. Гражданская позиция, сложившаяся у многих под влиянием «оттепели», отторгала возможность возврата к 30—40-м годам.

Во-вторых, арест писателей по информации западных спецслужб не остался тайной. За рубежом впервые развернулась кампания в поддержку арестованных; там зачиты­вались обращения, в том числе к советской общественности с призывами не допустить неконституционной расправы.

И, в-третьих, к этому времени диссиденты логикой своего разви­тия подошли к идее защиты прав человека. Опыт убеждал, что ни подполье, ни призывы к углублению десталинизации результата не давали. Отвергая революцион­ную парадигму, оставаясь верными идее либерализации соци­алистического строя, диссиденты должны были найти легаль­ное, конституционное направление своей деятельности, которое могло бы стать основой демократической трансформации режима и перекрыть путь ресталинизации. Движение за пра­ва человека, закрепленные советской же Конституцией, казалось, открывало такую перспективу.

Первая демонстрация под правозащитными лозунгами состоялась 5 декабря 1965 года, то есть в день Советской Конституции. За несколько дней до этого в МГУ и других гуманитарных институтах были разбросаны листовки с «Гражданским обращением». Автором обращения и инициато­ром демонстрации был Александр Есенин-Вольпин, сын великого поэта, математик и поэт, автор запрещенного «Сводного философского трактата». В «Обращении» содержались призывы проявить бди­тельность, чтобы не допустить расправы над писателями, а также рекомендации проводить митинги с требованием глас­ности суда.

По свидетельству В.Буковского, на демонстрации было около 200 человек. Демонстранты успели лишь развернуть транспаранты, как были схвачены. На плакатах было написано: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте Советскую Конституцию!» Последний лозунг особенно смущал советских чиновников.

Демонстрацию запечатлели иностранные корреспонденты и оповестили весь мир. Тем самым удалось сорвать закры­тость суда. В дни процесса (10—14 февраля) у здания суда постоянно находилась толпа в несколько сот человек, сменяя друг друга. Это так называемое «4-х-дневное стояние» на силь­ном морозе само по себе было актом протеста. Но главное, диссиденты, пожалуй, впервые устанавливали контакты друг с другом и преодолевали отчуждение «корров» (западных кор­респондентов). Особенностью данного процесса было то, что впервые подсудимые не каялись, не просили о снисхождении, а открыто настаивали па смоем праве на свободу творчества, на инакомыслие [27]. В своем заключительном слове Синявский утверждал, что пропаганда, агитация и художественная литература — не одно и то же и что у него есть конституционное право на свободу творчества.

Но самым значительным и незапланированным событием, инициировавшим правозащитное движение, стала кампания писем и петиций в высокие правитель­ственные инстанции, ставивших под сомнение не только вину подсудимых, но и саму законность привлечения их к суду. Начало кампании положила жена Даниэля Лариса Богораз, отправившая в декабре 1965 года письмо Генеральному про­курору СССР. Тон и аргументы письма поражали беспреце­дентной по тем временам смелостью. Это было письмо-протест против ареста за художественное творчество и незаконных приемов следствия. Оно и сегодня справедливо рассматривается как один из первых документов зарождающегося движения за права человека.

Ее примеру последовали многие другие. Известно, что было отправлено 22 письма в защиту Даниэля и Синявского, кото­рые подписали 80 человек, в том числе 60 членов Союза писа­телей. Это свидетельствовало о том, что в правозащитное дви­жение включалась наиболее зрелая, можно сказать — элит­ная часть диссидентства. Эти люди осознанно заявили о своих претензиях власти, избрав эпи­столярную форму, дававшую больше возможностей для инди­видуального самовыражения.

Процесс показал, что власти все же отказались от бессуд­ных расправ, от приписывания шпионских намерений и т.д., а, следовательно, и от смертных приговоров. Процесс как бы определил «таксу» за инакомыслие: максимальный срок по статье 70 - 7 лет лагеря строгого режима и 5 лет ссылки. Многих эта цена уже не останавливала». Вскоре в самиздате появилась «Белая книга», включавшая записи судебных заседаний, речи обвиняемых, отклики прессы и письма в защиту писателей. По сути этим документом и самиздат включился в правозащитное движение.

Суд над Даниэлем и Синявским, к сожалению, стал не единственным фактом ужесточения режима. На смену «ре­нессансу» пришел, как тогда говорили, «репрессанс». Во вто­рой половине 60-х годов нескончаемой чередой потянулись политические процессы, в ходе которых зазвучали впервые новые ноты: теперь речь шла не о факте свершения деяния, а о праве на это деяние.

Особое впечатление произвело быстро распространившееся в Самиздате письмо 25-и виднейших деятелей науки и культуры Л.И. Бреж­неву [28]. Среди подписавших это письмо было 13 академи­ков (в том числе впервые в «подписантство» включился ака­демик А.Д. Сахаров), известные режиссеры, артисты, худож­ники. Высокой гражданственностью были проникнуты письма Лидии Чуковской (апрель 1966 г. — февраль 1968), Льва Ко­пелева (декабрь 1967), обращение А. Солженицына к четвер­тому съезду писателей (май 1967 г.), письмо в ЦК КПСС 43-х детей репрессированных в 30-е годы старых большевиков (сен­тябрь 1967 г.), письмо Роя Медведева и Петра Якира в жур­нале «Коммунист» о преступлениях Сталина и другие.

В ответ на попытки ресталинизации самиздат усилил распространение материалов антисталинской направленности. Наибольшую известность получили в эти годы романы А. Сол­женицына «В круге первом» и «Раковый корпус», мемуары: «Это не должно повториться» С. Газаряна, «Воспоминания» В. Олицкой, «Колымские рассказы» В. Шаламова. Особым потрясением стал роман-хроника Е. Гинзбург «Крутой маршрут».

Определенным катализатором развития правозащитного движения стал так называемый «процесс четырех» в начале 1968 года. Судебной расправе подверглись четыре активных самиздатчика: Юрий Галансков, Александр Гинзбург, Алек­сей Добровольский, Вера Дашкова, обвиненные в составле­нии и передаче на Запад «Белой книги» о процессе Синявско­го и Даниэля. 22 января состоялась демонстрация в защиту арестованных, организованная В.Буковским и В.Хаустовым. Во время процесса над «четверкой» у здания суда протестова­ло около 400 человек. В петиционной кампании в их защиту участвовало уже более 700 человек. Любопытен соци­альный состав «подписантов», выявленный А. Амальриком: 45% составили ученые, 22% — деятели искусства, 9% — издатель­ские работники, учителя, врачи, 13% — техническая интел­лигенция». Эти данные подтверждали тенденцию форми­рования наиболее активной части правозащитников из эли­тарного слоя советской интеллигенции.

Среди писем в связи с «Процессом 4-х» особенно выделя­лось своим гражданским пафосом письмо Ларисы Богораз и Павла Литвинова, адресованное уже не только правительству, а «каждому, в ком жива совесть», и к мировой общественно­сти. Правозащитники требовали повторного суда с при­сутствием международных наблюдателей. В те годы это был беспрецедентный шаг противостояния власти. Письмо вызвало большой резонанс и на Западе.

Летом 1968 года произошло событие, которое решитель­ным образом повлияло на характер правозащитного движе­ния. По решению партийного руко­водства советскими войсками было подавлено движение за демократические реформы в Чехословакии. Это повергло в шок ту часть интеллигенции, которая еще верила в возмож­ность открытого диалога с партийной элитой.

Накануне рядом заявлений и акций диссиденты пытались предотвратить трагический исход кризиса в Чехословакии. А 25 августа 1968 года семь правозащитников решились на крайний, по меркам того времени, шаг: вышли на Крас­ную площадь с развернутыми плакатами: «Да здравствует сво­бодная и независимая Чехословакия!», «Позор оккупантам!», «Руки прочь от ЧССР!», «За нашу и вашу свободу!» В их числе были Лариса Богораз, Павел Литвинов, Константин Бабиц­кий, Наталья Горбаневская, Виктор Файнберг, Вадим Делоне и Владимир Дремлюга. Они были избиты и арестованы в счи­танные минуты дежурившими на Красной площади сотрудниками КГБ. Судебная расправа состоялась в октябре.

Таким образом, в перипетиях 1966—1968 гг. формировался костяк правозащитного движения. Отбор происходил не по принципу сочувствия либеральным идеям, а по готовности к отстаиванию своей позиции. Однако к явному противостоянию властям готовы были лишь немногие. События 1966 - 1968 гг. помогли этим людям найти друг друга, свойственная им гражданственность, общность нравственных понятий и общее изгойство сплотили их. Они и стали ядром правозащитного движения, вышедшего в 70-е годы на арену общественно-политической жизни и объективно выполнявшего функции политической оппози­ции брежневскому режиму.

Правозащитное движение никогда не имело своей органи­зации, выборных органов, формальных лидеров и т.д. И имен­но такое существование оказалось наибо­лее приемлемым для советских условий. Структурирование же движения определялось главным образом формами и направлениями практической деятельнос­ти. Основой, каркасом движения весь период был самиздат. Даже в периоды наиболее активных петиционных кампаний самиздат оставался самой массовой формой выражения ина­комыслия и протеста. Сеть его расширялась, а вместе с ней и круг самиздатчиков и распространителей, многие из которых со временем стали заниматься этой деятельностью про­фессионально. Издавались не только отдельные работы, но и альманахи, сборники документов, журналы, потребовавшие большого количества участников. Единичные случаи передачи рукописей на Запад в «тамиздат» превратились теперь в отла­женную систему, во главе которой стал А. Амальрик. Через эту систему за рубежом были опубликованы работы многих участников движения: «Мои показания» А. Марченко, «Все течет» В. Гроссмана, «Белая книга», повести Л. Чуковской, романы А. Солженицына, стихи Н. Горбаневской, И. Брод­ского, Н. Коржавина и других. Там же была опубликована статья А.Д. Сахарова «Размышление о прогрессе, мирном со­существовании и интеллектуальной свободе» (1968 г.) и важнейшие работы самого Амальрика «Нежелатель­ное путешествие в Сибирь» и «Просуществует ли СССР до 1984 года?» Их появление свидетельствовало о том, что са­миздат не только быстро «взрослел», но и «теоретизировался». Он становился не только способом распространения соответ­ствующей информации, но и формирования диссидентской иде­ологии. Ярким свидетельством становления правозащитного движения и углубления его структуры стал выпуск в самиздате «Хроники текущих событий» — информа­ционного бюллетеня о нарушениях прав человека в СССР. Пер­вый выпуск вышел 30 апреля 1968 года, а всего до 1983 года издано было 64 выпуска.

По единодушному признанию правоза­щитников, «Хроника» была основной структурой (и притом почти невидимой, неуловимой) их движения. Выпуск «Хроники» закрепил с конца 60-х гг. приоритет информационно-политического направления в самиздате. В дальнейшем он пополнился такими изданиями, как «Хроника защиты прав человека в СССР» (1973г.), «Международная амнистия» (1974 г.) и др. Именно они стали основными ис­точниками и каналами распространения в обществе нового правосознания.

Формировались и другие структурные линии движения, связанные с основными направлениями практической деятель­ности правозащитников, например, с выявлением фактов при­нудительного психолечения и борьбой за права его жертв. Они были применены в отношении П. Григоренко, В. Буков­ского, А. Вольпина-Есенина, Н. Горбаневской и многих других. Разоблачение психорепрессий стало одной из постоянных забот правозащитников. И в этом деле сформировались свои «профессионалы». Сенсационного успеха достиг, например, Владимир Буковский, дважды сам подвергшийся психолечению (в 1963 и 1965 гг.), он сумел раздобыть медицинскую документацию на шестерых узников психбольниц, в том числе — свою. В 1971 году данные документы были переданы международному съезду психиатров в Мехико для вынесения заключения о право­мерности психолечения. И хотя официальный Запад оставил без внимания апелляцию советского правозащитника, но факт этот стал широко известен мировой общественности.

Однако усиление репрессий против правозащитников в конце 60-х — начале 70-х годов вызвало к жизни и новые структурные формы: правозащитные ассоциации. Пер­вая из них возникла в 1969 году благодаря самой распростра­ненной форме совместных действий — коллективному пись­му. 28 мая 1969 г. 15 активных «подписантов» отправили пись­мо в ООН с жалобой на нарушения гражданских прав в СССР, пояснив, что многолетние обращения их во властные совет­ские структуры остались без ответа. Они просили «защитить попираемые в Советском Союзе человеческие права». И впер­вые рядом с перечнем фамилий было обозначено: «Инициа­тивная группа защиты прав человека в СССР». Через месяц было направлено новое письмо в ООН по поводу незаконного вторичного осуждения А. Марченко, на этот раз под грифом: «Инициативная группа»... без фамилий. Так стала действо­вать первая ассоциация. В одном из своих писем-заявлений инициативная группа пояснила, что у нее нет ни устава, ни программы, ни какой-либо организационной структуры, но всех их «объединяет чувство ответственности за все происхо­дящее... убеждение в том, что в основе нормальной жизни общества лежит признание безусловной ценности человечес­кой личности».

Деятельность Инициативной группы сводилась к выявле­нию фактов нарушения прав человека, требованиям освобож­дения узников совести из психбольниц и т. д. Главное — она начала прорыв к официальному Западу в качестве полномоч­ного представителя правозащитного движения. Пять писем было отправлено в ООН, кроме того, Международному съезду психиатров в Мехико, Международной Лиге прав человека (до 1972 г.). И хотя все послания остались без ответа, но их информация, бесспорно, имела резонанс на Западе.

Был предпринят поиск более конструктивных вариантов открытых ассоциаций правозащитников. В ноябре 1970 года в Москве создан Комитет прав человека в СССР. Иници­аторами его создания выступили Валерий Чалидзе, Андрей Твердохлебов и Андрей Сахаров, все трое — физики. В Ко­митете сотрудничали также математик Игорь Шафаревич, член-корр. АН СССР, А. Вольпин, А. Солженицин, А. Галич и др. Комитет вначале создавался как экспертно-консульта­тивный орган для оказания содействия государственным орга­нам в обеспечении гарантий прав человека, а также в разра­ботке теоретических аспектов этой проблемы. Он был первой независимой обще­ственной организацией с разработанным регламентом. Чле­нами комитета могли стать только те, кто не состоял ни в какой политической партии и не входил ни в одну общественную организацию, связанную с государственным управ­лением. Комитет стал также первой организацией в СССР, получившей формальное международное признание: в июле 1971 года его признали филиалом Международной Лиги Прав человека консультативного органа при ООН и ЮНЕСКО. Он также вошел в Международный Институт права, Комитета имели связи и с другими международными организациями. Комитет превратился в координационный центр практической деятельности по защите гражданских прав.

Выход на арену открытого политического противостояния режиму вызвал широкомасштабную кампанию против право­защитников. Режим раскручивал авторитарный маховик. В августе 1971 года Министерством здравоохранения была согласована с МВД СССР новая инструкция, предоставлявшая психиат­рам право насильственной госпитализации лиц, представляю­щих общественную опасность, без согласия родственников. Арестованные по политическим мотивам исчислялись уже сот­нями. Апогеем репрессий стало так называемое дело № 24 [дело «Хроники»], по которому проходили два видных деятеля Ини­циативной группы — Петр Якир и Виктор Красин, аресто­ванные летом 1972 года. В ходе следствия они неожиданно сделали заявление о пересмотре своих взглядов на «Хронику», в целом на правозащитное движение и о сотрудничестве с прокуратурой. В письме к А.Д. Саха­рову из следственного изолятора Петр Якир утверждал, что демократическое движение приобрело опасное для государ­ства направление, его используют антисоветчики, и государ­ство вынуждено и вправе защищаться. На состоявшем­ся в августе 1973 года суде Якир и Красин открыто раская­лись, признав клеветнический характер «Хроники» и самизда­та, правомерность действий властей в отношении диссидентов. 5 сентября в Доме журналистов в присутствии иностранных корреспондентов на пресс-конференции, транслировавшейся по телевидению, подсудимые дискредитировали диссидентство на всю страну и мир. Это был удар, повергший в шок поредевшие ряды правозащитников. Лишь четверо оставшихся на свободе членов Инициативной группы выступили с заявлением об отказе признать свою деятельность подрывной и о своем несогласии с позицией Якира и Красина.

Чувство морального поражения усугублялось кампанией, развернутой в это время прессой против Л.Д.Сахарова. Убийственным было письмо 40 академиков, бывших его друзей, осудивших взгляды Андрея Дмитриевича. С конца 1972 года прекратил свою деятельность и Комитет защиты прав человека. Прекратился выпуск Хроники, «заморозился» самиздат. Большая группа видных правозащитников и идеологов этого движения была выдворена за рубеж с лишением советского гражданства: А. Солженицын, Л. Копелев, А. Галич, Л. Чуков­ская, В. Войнович и многие другие. А. Амальрик, В. Буковский, А. Марченко, Н. Горбаневская и многие другие оказались в тюрьмах и ссылках. В 1973— 1974 годах о правозащитном движении говорили в прошед­шем времени.

Каковы же причины, пожалуй, самого тяжелого кризиса правозащитного движения в начале 70-х гг.? Существует мнение [Л. Алексеева, Е. Пивовар и др.], что «покаянное» дело В. Якира и В. Красина от начала до конца было инспирировано КГБ. А «раскрутить» Якира и Красина удалось с помощью хорошо спланированного манипулирования их чувствами от­ветственности за судьбы других, патриотизма и прочее. Однако данный порцесс свидетельствовал и о наличии более глубоких корней кризиса диссидентского дви­жения.

Кризис зрел давно. Можно сказать, что он сопровождал правозащитное движение всегда, как отражение основного противоречия между установкой на открытый диалог с властями и принципиальной его недопустимостью в авторитарной стране. Первые сомнения зародились после вторжения в Чехословакию и репрессий 1968—1909 гг. Дальше пошли только те, кто уже не мог «дышать» той атмосферой. Они попытались диалог с властью дополнить диалогом с обществом (прорыв информации и правосознания) и с официальным Западом. Пятилетний опыт (1968—1972) дал незначительные результаты. И наступил второй этап разочарований и сомнений. На этот раз он выразился и идейном pacколе.

До начала 70-х годов диссидентское и правозащитное движение базировалось на идее демократической трансформации социалистического строя. Теперь же многие, разуверившись в такой возможности, обратились к откровенно антикоммунис­тическим и антисоветским идеям, с одной стороны, западни­ческого, с другой - национально-почвенного направлений.

Господствовавшей внутренней тенденцией диссидентства все­гда было отсутствие каких-либо четких идеологических конст­рукций и программ. Диссидентство являлось, пожалуй, пер­вым в российской истории общественным движением, вдох­новлявшимся не новой социальной доктриной, а нравственно-правовыми принципами. Этим и определялась его уникальность. Однако с конца 60-х годов в связи с усилением противо­стояния с властью и нарастанием «ползучей реакции» в об­ществе духовные искания диссидентов все более идеологизи­ровались. Первой концептуальной заявкой стала статья А.Д. Сахарова «Размышления о прогрессе, мирном сосуществова­нии и интеллектуальной свободе» (лето 1968 г.).

Концептуальное содержание «Размышлений» можно свести к двум основным позициям. Прежде всего, человечество подошло к критическому мо­менту своей истории, когда над ним нависли опасности термо­ядерного уничтожения, экологического самоотравления, голода, дегуманизации, с одной стороны, с другой - засилье «массовой культуры», мифологического догматизма. Эти опаснос­ти, по мнению автора, многократно усиливались искусственным разделением мира, противостоянием социалистического и капиталистического лагерей, в то время, когда общечеловечес­кие проблемы вышли на первый план. Подчеркивалось, что социальный прогресс возможен только на путях их конвергенции (сближения); иде­алом будущего должно стать научно управляемое сообщество, соединяющее в себе положительные черты обеих систем.

Второй позицией, заявленной в статье, являлось призна­ние необходимости интеллектуальной свободы во всех ее про­явлениях, но в первую очередь свободы от давления авторите­тов, предрассудков и догм. Свобода мысли провозглашалась как единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами и осуществимости научно-демократического подхода к политике, экономике и культуре.

Таким образом, в «Размышлениях» были обозначены ос­новные черты либерально-демократической концепции соци­ального прогресса: конвергенция двух систем. Единственно возможным и целесообраз­ным путем обновления советского строя признавалось его ре­формирование.

Идеи А.Д. Сахарова вызвали бурную реакцию как офи­циальных кругов, так и в среде правозащитников. Огром­ный резонанс статья получила на Западе. Пожалуй, ни одна «самиздатская» работа не имела такого количества откликов, как «Размышления».

Многие, высоко оценивая общедемократический пафос статьи, упрекали Сахарова в излишнем «давлении сво­им авторитетом на правительство» и отходе от марксистского понятия общественного прогресса (Р. Медведев) [29].

Совершенно неожиданные мысли высказал но поводу «Размышлений» А.И. Солженицын. Тогда он не решился предать их огласке, лишь спустя четыре года, в 1973 г. Солженицын вступил в открытую полемику но поводу содержания либерально-демократической концепции [30]. Он подверг сомнению не только возможность обновления строя без коренной ломки существовавшей системы отношений, но и практически все составляющие либерально-демократичес­кой концепции: понятие свободы, права, прогресса, идею кон­вергенции с Западом и прочее.

Особенно неожиданными для диссидентской среды оказа­лись два суждения писателя. Первое — о том, что никакого сталинизма (ни учения, ни направления жизни, ни государ­ственной системы), изолированного от ленинизма, не было. Сталин был всего лишь последо­вательным и верным продолжателем учения Ленина — Марк­са, глубоко чуждого русской традиции и русской духовности. И второе — политические свободы, парламентская многопартийная система, интеллектуальная свобода не могли быть целью общественного движения, так как они не имели смыс­ла для российской истории. Основной принцип обновления, по его мнению, — не в модернизации по западному типу, а в духовном возрождении Отечества, пути всеобщего покаяния и очищения.

Идейное размежевание усилилось, когда в начале 70-х гг. стала ощу­щаться необходимость уточнения идейной базы оппозиции и выработки конструктивной программы. Поляризация взглядов привела к оформлению трех направлений в диссидентской идеологии: либерально-демократического (А.Д.Сахаров), националь­но-почвеннического (А.И. Солженицын) и марксистского (Р. Медведев, А. Костерин).

Определенное концептуальное оформление национально-почвенническое направление получило в связи с выпуском в самиздате в 1973 году сборника «Из-под глыб». Авторы сбор­ника (А. Солженицын, Ф. Корсаков, М. Агурский, В. Бори­сов и др.) сформулировали принципы государственного пере­устройства на основе возрождения национальной идеи, тради­ции и духовного очищения. Коммунистическая идеология признавалась чуждой русскому духу, насильственно перенесенной с Запада; доказывалась целесообразность авторитарной влас­ти, наиболее соответствующей традициям и духу российского народа.

Почвенники стали пропаганди­ровать отказ от ориентации на идеи прогресса и демократии западного образца, а также от марксизма, как «мертвой идео­логии». Представители этого течения одними из первых вста­ли на путь откровенного антикоммунизма и антисоветизма.

Острая полемика представителей двух идеологических на­правлений в диссидентском движении была прервана волной репрессий, в ходе которой «почвенник» Солженицын оказался в Вермонте (США), а «западник» Сахаров отправился в ссыл­ку в Горький. Источником возобновления правозащитной деятельности стали (как это ни парадоксально) тюрьмы и лагеря. Именно туда переместилось большое количество наиболее активных правозащитников. Политзаключенные устанавливали между собой связи, устраивали сходки, вырабатывали требования о соблюдении законов, переправляли информацию о количестве и условиях содержания политических узни­ков и т. д. Ширилось использование активных акций протес­та: с 1969 года проводились политические голодовки в лагерях. С 10 де­кабря того же года в лагерях стали пытаться отмечать день прав человека сходками, петициями, как и 5 сентября — день памяти жертв красного террора, а затем с 1974 года и день советского политзаключенного.

Продолжал функционировать самиздат. Едва ли не самый большой резонанс за всю его историю имело издание в самый разгар репрессий романа А.И. Солженицына «Архипелаг Гу­лаг» (осень 1973 г.). «Со стеснением в серд­це, — писал Солженицын, — я годами удерживался от печа­тания этой уже готовой книги; долг перед еще живыми пере­вешивал долг перед умершими. Думаю, мало кто встанет из-за стола, прочитав эту книгу, таким же, каким он раскрыл се первую страницу, - писал Р. Медведев, - в этом отношении мне просто не с чем сравнить книгу Солженицына ни в русской, ни в мировой литературе» [31].

Уже после ареста Солженицына и предъявления ему обви­нения в измене Родине 13 февраля появилось «Московское обращение». Его авторы (А. Сахаров, Е. Боннэр, В. Макси­мов, М. Агурский, Ю. Орлов, П. Литвинов, Л. Богораз и др.) потребовали публикации романа в СССР, обнародования ар­хивных и иных материалов о репрессивной деятельности власти создания международного общественного трибунала по ее расследованию. Содержалось требование ог­радить Солженицына от преследований. Однако в тот же день писатель насильно был препровожден в ФРГ. Это вызвало в стране и на Западе массовую поддержку требований «Московского обращения». По свидетельству Владимира Максимова только в ФРГ к «Московскому обращению» присоединилось 50 тысяч человек.

Кроме «Архипелага ГУЛАГа» в начале 70-х годов в самиздате особенно популярными были книги А. Марченко, А. Амальрика, В. Войновича, а также исторические исследования Роя и Жореса Медведевых «Перед судом истории», «Инерции страха» (о массовых сталинских репрессиях). Осуществлялся выпуск «Общественных проблем» В. Чалидзе. Выпускались сборники материалов о политических процессах, в том числе большой резонанс получил сборник «Четырнадцать последних слов», включавший наиболее яркие заключительные речи подсуди­мых. Но самым главным признаком возрождения движения стало возобновление с февраля 1974 года выпуска «Хроники текущих событий», причем вышло сразу четыре выпуска (28— 31), что свидетельствовало о не прекращавшейся работе ре­дакции. Этот бюллетень был дополнен еще и «Хроникой за­щиты прав в СССР», издававшейся с марта 1973 года В. Чалидзе в Нью-Йорке. Возобновление «Хроник» означало, что заработали все информационные каналы, связи, правозащит­ное движение вновь вышло на поверхность.

Появились первые после двухлетнего молчания заявления Инициативной группы защиты нрав человека. 30 октября груп­па провела первую независимую пресс-конференцию в Моск­ве, где иностранным журналистам были переданы обраще­ния, письма, записи интервью политзаключенных.

В 1974 году в дополнение к Инициативной группе появи­лась еще одна правозащитная ассоциация — Советское отде­ление Международной амнистии. Ее председателем стал док­тор физико-математических наук Валентин Турчин. Эта ассо­циация стала издавать самиздатский журнал «Международная амнистия», который знакомил советских граждан с докумен­тами и нормами международного права.

Поистине центральной и самой авторитетной фигурой правозащитной деятельности стал А.Д. Сахаров. Он участвовал в деятельности почти всех правозащитных ассоциаций, высту­пал с открытыми протестами против беззакония, выезжал в лагеря, на суды. После известной «Памятной записки» еще в сентябре 1971 г. Сахаров обратился к членам Президиума Верховного Совета СССР с письмом о свободе эмиграции и беспрепятственном возвращении. В сентябре 1973 г. по этому вопросу он направил письмо Конгрессу США. В связи с 50-летием образования СССР он вновь обратился к Верховному Совету об амнистии политзаключенных и др. В этих докумен­тах была отражена программа возможной либерализации со­ветского режима.

Но даже не активность и смелость действий делали А.Д. Са­харова неформальным лидером движения, а скорее его чело­веческие качества, которые олицетворяли по общему призна­нию сам дух правозащитного движения: жертвенность, тер­пимость и в то же время твердость. В 1975 году ученому и правозащитнику академику А.Д. Сахарову была присуждена Нобелевская премия Мира. На ее вручение он не поехал, так как не получил разрешения на выезд. В ответ на известие о присуждении премии советская пресса развернула против него широкомасштабную кампанию, продолжавшуюся около двух месяцев. Кампания совпала с арестом и осуждением двух из­вестных правозащитников Сергея Ковалева и Андрея Твердохлебова. Эти события вызвали новый всплеск петиций в под­держку гонимых. Только под письмом в защиту С. Ковалева подписалось 179 человек [51], а такой активности не наблюда­лось с 1968 года.

Таким образом, в 1974—1975 гг. правозащитное движение вновь стало фактором общественно-политической жизни стра­ны. Однако большинству его участников стало очевидным, что все прежние формы диалога с властью — апелляции к реформаторам 60-х гг. с призывом углубления десталиниза­ции, к идеологам «развитого социализма» 70-х гг. с идеями приоритета прав личности — результатов не давали. Нужны были новые формы и новая основа диалога.

В мае 1975 года в Хельсинки состоялось общеевропейское Совещание по безопасности и сотрудничеству, в котором при­няли участие 33 государства Европы, Америка и Канада. Под­писание Соглашения было крупным достижением: были при­знаны послевоенные границы, равноправность военно-политических блоков и прочее. Наиболее щепетильными для советской стороны оказались так называемые гуманитарные статьи Заключительного акта Совещания, обязывавшие государства соблюдать вес международные нормы по правам человека, в том числе свободу передвижения, обмен информации, сотрудничество в области науки, искусства, образования и пр. В Заключительном акте реко­мендовалось создание форм общественного контроля и разра­ботки посреднических функций в целях соблюдения Хельсенских договоров. Этой рекомендацией и воспользовались советские правозащитники, выдвинув идею создания Московской Хельсинской группы (май 1976 г.), которой суж­дено было положить начало новому периоду правозащитного движения, называемого хельсинским.

В учредительном заявлении МХГ утверждалось, что группа создается для контроля за со­блюдением гуманитарных статей Заключительного акта, для сбора от граждан информации о нарушении этих статей и составлении в этой связи соответствующих документов с це­лью ознакомления с ними общественности и правительств стран — участниц Совещания в Хельсинки. Под учреди­тельным документом подписались 11 человек, возглавил группу Ю. Орлов. До февраля 1977 года — даты аре­ста Ю.Орлова, группой было подготовлено 18 аналитических документов, в которых освещались многие вопросы: о положе­нии политзаключенных, злоупотреблениях психолечением, преследовании религиозных меньшинств и пр. Московская Хельсинская груп­па стала рупором гражданских требований советского общества, а главное — связующим звеном между различными течениями диссидентства, ранее разобщенными [евреи-отказ­ники, религиозные, национальные движения и пр.].

Осенью — зимой 1976—1977 г. были созданы хельсинские группы в некоторых союзных республиках [украинская, литовская, грузинская, армянская]. Особенно ценным было то, что по примеру и под непосредственным влиянием МХГ такие же группы возникли в Польше, Чехослова­кии, Румынии, ГДР и др. Даже в США после посещения аме­риканскими конгрессменами СССР и знакомства с «доктриной Орлова» была создана комиссия по безопасности и сотрудничеству в Европе — «Хельсинская комиссия». Таким образом, МХГ оказалась у истоков международного хельсинского дви­жения, смыслом которого стала борьба за либерализацию ре­жимов в странах, в которых не соблюдались гражданские права. Оно, бесспорно, сыграло значительную роль в расшатывании командно-административных режимов в странах Восточной Европы.

МХГ способствовала появлению и нескольких специализи­рованных правозащитных ассоциаций в Советском Союзе, таких как Христианский комитет защиты прав верующих в СССР, Рабочая комис­сия по расследованию случаев использования психотерапии в политических целях и др., которые собирали и составляли информационные бюллетени для МХГ.

4 октября 1977 года в Белграде состоялась европейская конференция по выполнению Хельсинских coглашений. МХГ подготовила и отправила туда 28 аналитических документом о нарушениях основных статей Заключительного акта в СССР, На Мадридскую конференцию в 1980 году было отправлено уже 138 документов. И хотя расстановка сил на ЭТИХ фору мах не позволила вынести решение о несоблюдении в СССР Хельсинских соглашений, но сам факт рассмотрения на международном уровне материалов независимых общественных ассоциаций был беспрецедентным.

Хельсинское движение не только вывело диссидентов на новый уровень, но и в какой-то степени изменило их статус. Как писал известный историк Михаил Гефтер: «Диссидентство уже не просто вызов и господствующему сознанию и господствующей бессознательности... Но и возможность приоб­рести статус и место способом, совершенно невероятным по прежним меркам» [32]. По его мнению, назвав себя Хельсинским, движение взялось быть соответчиком за исполнение государством его важнейшего международного обязательства и ста­ло тем самым «зачатком, прообразом современного общества».

Реакция властей не заставила себя ждать. Воспользовавшись прогремевшим 8 января 1977 года взрывом в московском метро, власть, обвинив в этом диссидентов, перешла в наступление. В феврале — марте 1977 года были аресто­ваны почти все руководители и многие члены хельсинских групп (московской, украинской, грузинской и др.) С мая 1978 года методично нейтрализовывалась рабочая комиссия МХГ по пси­хиатрии и к 1981 году были арестованы все ее члены.

В конце 70-х гг. произошло расширение структуры оппозиционного движения. Кроме хельсинских групп и правоза­щитных ассоциаций появились и узкоспециализированные организации по защите определенных групп граждан или ка­кого-нибудь конкретного гражданского права, например, та­кие как: инициативная группа защиты прав инвалидов (март 1978 г.), свободный профсоюз (февраль 1978), свободное межпрофессиональное объединение трудящихся (октябрь 1978), группа «Право на эмиграцию» (лето 1978); груп­па «Выборы-79» (февраль 1979) и др.

Однако тенденция расширения рамок движения одновре­менно стала и его серьезной проблемой, так называемой «про­блемой поколений». Суть ее заключалась в том, что новое поколение не принимало беспрекословно идеологию, цели и принципы основателей движения, которые рассматривали его преимущественно как нравственное противостояние, не имев­шее политических целей. Диссиденты также не ставили перед собой задачи расширения движения за счет других социальных сло­ев (вербовку рабочих, крестьян и др.). А когда это произошло само собой, они не смогли взвешенно оценить новую тенденцию. Необходим был терпеливый обмен мнений, на основе которого была бы возможна и консолидация сил. Но к этому, как оказалось, не готово ни старое, пи новое поколения диссидентов. Об остроте, болезненности попыток консолидации в конце 70-х — начале 80-х годов писали тогда многие, в том числе М. Гефтер, который страстно убеждал в необходимости открытого диалога «договориться между собой - с чего начать, чтобы не сорваться разом в катастрофу, в кровавую перетасовку».

Именно с целью выявления конструктивных идей для диалога различных течений оппозиции с конца 1977 года диссиденты стали издавать самиздатский журнал «Поиски», затем «Свободная мысль» и др. Независимые журналы были по существу испытательным полигоном развития идейного плюрализма, предшествовавшего политическому.

Партийные чиновники активно использовали в своих целях идейный разлом в диссидентстве. Устраивались прессконференции, «круглые столы» и т. д. с целью дискредитации тех или иных идей и их носителей. Одновременно шло «заигрыва­ние» с отдельными диссидентами. Так, удалось добиться «ло­яльности» Роя Медведева, который в конце 70-х годов в ряде писем и публикаций обрушился на «Поиски» [в особенности на статьи Р. Лерт], А.Д. Сахарова, уже осужденных членов Хельсинской группы за якобы излишнюю политизированность, деструктивность их деятельности, наносившей урон междуна­родному престижу СССР и т. д «Казус Р. Медведева» заключался в небезуспешной попытке «отторжения» части диссидентов к так называемой духовной номенклатуре.

Таким образом, «проблема поколений» и углубление идейного раскола свидетельствовала о нараста­нии кризисных явлений в диссидентском движении к началу 80-х годов. И на этот раз данной ситуацией воспользовались репрес­сивные органы. С конца 1979 г. началась новая волна арес­тов: в заключении оказались 23 диссидента, в 1981 году — еще 11 человек [33]. А. Сахаров был выслан в г. Горький. Дви­жение оказалось фактически обезглавленным. Прекратили работу Инициативная группа защиты прав человека в СССР, Христианский комитет, Рабочая комиссия по психиатрии. Осенью 1982 было объявлено о прекращении деятельности МХГ. Общее число арестованных превысило 500 человек. Это позволило заместителю председателя КГБ [С. Цвигуну] с удовлетворением сообщить об обезвреживании антиобще­ственных элементов, маскировавшихся под правозащитни­ков.

В середине 80-х гг. старое правозащитно-диссидентское движение слилось с формировавшимися неформальными те­чениями. На смену правозащитным ассоциациям пришли по­литические клубы, а затем и Народные фронты.

Диссидентство было порождено постсталинской эпохой, которая стала периодом ломки общественного сознания и драматических попыток реформаторского обновления социалистического строя. Диссидентство в значительной степени отразило драму этого процесса. Оно явилось своего рода реакцией какой-то части интеллигенции на послевоенный сталинизм и все нарастав­шую в обществе жажду обновления. Реакция была различ­ной, но объединяло их главное — отказ от революционно-радикалистской парадигмы и вера в эволюционную демокра­тическую трансформацию строя.

В своем развитии диссидентское движение прошло несколь­ко этапов: хрущевская «оттепель» [середина 50-х — середина 60-х годов] стала периодом зарождения диссидентского ина­комыслия, смыслом которого были попытки уяснения приро­ды советского тоталитаризма, переосмысление исторического опыта, отстаивание курса десталинизации и свободы творче­ства.

Вторая половина 60-х годов были периодом зарождения правозащитного движения в рамках диссидентского инако­мыслия. Пропаганда, защита и утверждение явочным поряд­ком прав человека стали смыслом скорее нравственной, чем общественно-политической позиции определенного слоя совет­ской интеллигенции. Открытый диалог с властью путем пода­чи петиций советским руководителям был основной формой ее выражения.

Конец 60-х — начало 70-х годов ознаменовались выходом правозащитников на арену общественно-политической деятельности. Основными признаками изменения характера движения стали расширение социальной базы и состава правоза­щитников, появление их ассоциаций (структурирование дви­жения), распространение информационно-политического са­миздата, разработка теоретических основ и конструктивных программ либерально-демократической эволюции режима, апелляции к общественности и официальным кругам Запада, расширение масштабов петиционных кампаний и переход к активным формам сопротивления [митинги, демонстрации, политические голодовки и пр.]. С конца 60-х – нач. 70-х годов правозащитное движение объектив­но стало выполнять функции оппозиции брежневскому режиму, хотя и переживало кризис, связанный как с внутренними тенденциями [идейный раскол], так и с организованными против них репрессиями.

Середина 70-х — начало 80-х годов известны как «хельсинский этап» правозащитного движения, характеризующий­ся новым уровнем, связанным со значительным усилением его общественно-политического и оппозиционного звучания. Хельсинское движение, начатое советскими правозащитниками, стало в эти годы и важнейшим фактором международной борь­бы за права человека.