Вадим хохочет.

КАПА. Помянем и отца твоего, Федора Савельича. Тоже мученик был, дай ему Бог царство небесное.

ВАДИМ. Отца? /Усмехнулся./ Ну что же, отца так отца. По доку­ментам я Вадим Федорович. Если по правде, у меня в метрике должен быть прочерк. Нет отца! Советская армия - вот мой отец. Я и Петрович, я и Григорьевич!

ФЛЕРОВА. Ты Федорович!

ВАДИМ. Вы же сами тогда сказали, что Федор мне не отец.

ФЛЕРОЗА. Я ничего не сказала.

ВАДИМ. Я напомню, у меня память хорошая. Капа с Адой на кухне говорили, что Федор мне не отец, потому и стал пить... из-за пре­дательства ее... Потому и погиб... Ненавижу! Ненавижу вас всех!

Пауза.

АДА. А я помню, как отвезла твою маму в роддом. Это было через две недели после срока. Мы так волновались.

КАПА. Я Фиске тогда сказала, чтоб она в баньку сходила, попа­рилась, а то ты затих совсем, знака не подавал. Сходила она, ты наружу и запросился.

АДА. Я отвела твою маму в приемный покой, стою у дверей, на глазах слезы... и сама говорю себе: "Не надо плакать, когда такая радость - человек родился! может быть, великий!"

Появляется Анфиса с ребенком на руках.

АДА. Анфиса, какая вы счастливая! Я никогда не знала этого счастья. Все для искусства и для фигуры, и что? От искусства отор­вана. Фигуру, правда, сохранила, а для чего? Фигура есть, а жизни нет.

ФЛЕРОВА. Когда тебя привезли из роддома, я была на работе. Прихожу, слышу: орет. Орал ты с первой минуты, как только на свет появился. Такого гневного ребенка я не видела. Даже весь синий от негодования становился. Мы с Анфисой Максимовной в консультацию тебя носили. Там сказали, что здоров, а почему орет - неизвестно.

КАПА. Характер свой психический проявлял. Поспит минутку - орать, погулял орать. Это же наказание, а не ребенок.

АДА. Но никто на тебя не сердился. Ты же был первым мужчиной нашего "Вдовьего парохода". Я так и звала тебя - принц.

ВАДИМ. Все это пирамидон.

АДА. ЧТО?

ВАДИМ. Уже объяснял. Пи-ра-ми-дон! Усвоили? Чепуха, вот что. Узнать бы, как все на самом деле было.