Появляется Федор. Деликатно стучит в комнату Флеровой.

ФЕДОР. Ольга Ивановна, вы не заняты?

ФЛЕРОВА. Нет, что вы. Заходите, Федор Савельевич.

ФЕДОР. Я насчет радио. Вы починить просили.

ФЛЕРОВА. Вы садитесь. Вот репродуктор. Хрипит...

ФЕДОР. Сейчас мы его разъясним... Ольга Ивановна, а правду говорят, в Америке такую машину придумали, что она сама, без чело­века задачи решает?

ФЛЕРОВА. Не знаю, Федор Савельевич, может быть, и придумали.

ФЕДОР. А как по-вашему, хорошо это или плохо? В газетах пишут - плохо, идеализм.

ФЛЕРОВА. А по-моему, ничего плохого. Я вот в школе задачи не умела решать, так и не выучилась. Дали бы мне машину, пусть бы ре­шала. Разве плохо?

ФЕДОР /засмеялся/, пусть сама решает... А что это у вас тут проводка висит? Сейчас мы ее разъясним / Работает./ А как вы думаете, Гитлер вправду самоубился? Говорят, враки: кукла это была вместо Гитлера.

ФЛЕРОВА. Не знаю, Федор Савельевич.

ФЕДОР. А если бы вам привели Гитлера, сказали бы: "Убивай, если хочешь!" Вы бы убили?

ФЛЕРОВА. Не знаю... Думаю, не убила бы.

ФЕДОР. И я бы не убил. Я никакого человека бы не убил.

ФЛЕРОВА. Вы воевали. Приходилось же вам убивать?

ФЕДОР. Я артиллерист. Я их в лицо не видел, кого убить. Видел бы - не убил бы. Я думаю, все люди так. Покажи ему в лицо, кого убить надо - испугается, не убьет... Трудное это дело...

Звучит текст последних известий. В соседней комнате Анфиса качает детскую кроватку.

ГОЛОС маленького ВАДИМА. Мама, а зачем гусь?

АНФИСА. От гуся перо, от пера подушка, от подушки сон сладкий, пуховый. Ты спи-поспи, моя деточка, говорит сон. Деточка спит, и в ушах у него серебрянные колокольчики так и звенят, так и звенят...

ГОЛОС МАЛЕНЬКОГО ВАДИКА. Мама, а почему гусь лучше курицы?

АНФИСА. Потому что у гуся шея. С такой шеей далеко видно, до самого края света. Спросит краесветный житель: "Кто это на меня с такой высоты смотрит?" А ему говорят: "Это гусь."

В кухне Ада и Капа сплетничают у плиты.

АДА. Не понимаю, что он нашел в этой Флеровой?

КАПА. Уж худа, уж черна... А тоже, как правдашная! мужика ей надо!

АДА. Холодная, замкнутая натура без любви и вдохновенья.

КАПА. Непрописанный и то от Паньки сбег, понял - на чужих ко­стях не належишься. А это уж - мощь загробная.

Возвращается Федор.

АДА. Федор Савельич! Откуда у вас такая разочарованность? Вы - как Байрон, Федор Савельич! В жизни много лжи и обмана. Но нельзя унывать! Жизнь прекрасна. /Показывает на свой черный шарф./ Это траур по моей жизни. Я несчастлив. Чехов. "Чайка".

ПАНЬКА. Чайка.

АДА. Сцена - это целый мир.

КАПА. Опереточная.

В комнате Флеровой.

ФЕДОР. Ольга Ивановна, а как вы думаете - корова чувствует?

ФЛЕРОВА. Право, не знаю. Думаю, кое-что чувствует.

ФЕДОР /возится с проводкой/. Например, возьмут у нее и зарежут теленка. Она горюет?

ФЛЕРОВА, наверное, горюет. Только не по-нашему, по-своему.

ФЕДОР. А я думаю, по-нашему. Только нам ее горя не видно. Оно глубоко в корове запрятано.

ФЛЕРОВА. Федор Савельевич, а зачем вы пьете?

ФЕДОР. Сам не знаю. Хорошего тут нет, а пью. Заскребет внутри тоска, и ничего не надо, только бы выпить.

ФЛЕРОВА, пожалели бы Анфису Максимовну.

ФЕДОР. А я ее жалею. Оттого и пью... Она что? Она думает: виновата, ну и старается, услуживает. А мне это больше всего невы­носимо, ее услужение... душит она меня.

ФЛЕРОВА /Вадиму/. Одна у него была радость в жизни: ты, Вадим. Как он тобой гордился! А ты души не чаял в отце. Только и слышно было: "Папа сказал… папа сделал… вот папа придет..."

АДА. Знаете что, Ольга Ивановна? Нам надо поговорить. /Идут в комнату Флеровой./ Мне надоели эти афинские ночи.

ФЛЕРОВА. Какие ночи?

АДА. Афинские. Ну, загадки, ревность и прочее. Вы меня пони­маете? Я говорю о Федоре Савельевиче. Я окончательно решила вам его уступить.

ФЛЕРОВА. Как уступить?

АДА. Только не перебивайте, дайте закончить мысль. Ситуация такова: ясно, что жену он не любит. И было бы странно, если бы лю­бил. Она гораздо ниже его развитием, хотя и он не блещет. Н тому же родила от другого. Итак, ее он не любит. Остается выбор: вы или я?

ФЛЕРОВА. Вы или я?

АДА. Сначала я рассчитывала на него для себя. Конечно, у него есть недостатки, но на этом безмужчинье выбирать не приходится. Обдумала и решила: нет, здесь я не найду своего счастья. Во-первых, я не переношу запаха водки. Конечно, можно было бы его перевоспитать, но у меня слабый, женственный характер, я для этого не гожусь. Кто годится? Ясно - вы!

ФЛЕРОВА. Ничего не понимаю.

АДА. И я собрала все свое великодушие и пришла к вам. Берите, перевоспитывайте. Он женится на вас, вы его перевоспитаете, и он будет отличным мужем. Анфиса благодарная вам за его спасение, тоже будет счастлива. И все наладится, и все будет прекрасно... Ну как, по рунам?

ФЛЕРОВА. Это какой-то бред. Это нелепость. Уверяю вас, ничего лобного мне и в голову не приходило. Ни мне, ни ему.

АДА. А его любовь?

ФЛЕРОВА. Какая любовь? Нет здесь никакой любви и быть не может.

Кухня.

КАПА. Фиска! Поди, чего скажу. /Анфиса подходит к ней./ За мужиком своим смотри получше!.. /Склоняется к ее уху, шепчет что-то.

АНФИСА /сначала слушает ее спокойно, потом срывается в крик/. Не смей! У них с Федором чистая дружба!

КАПА. Да я ж тебя, упредить хочу!

АНФИСА /хватает ее за воротник и трясет/. Не касайся их гряз­ным своим языком!

Федор стучит в дверь Флеровой, за спиной он прячет школьный портфель.

ФЕДОР. Ольга Ивановна... я чего сказать хочу... У меня ведь получка сегодня. /Флерова удивленно смотрит на него./ А я - ни-ни, С наследником Вадим Федоровичем в зоопарк идем, вот...

ФЛЕР0ВА. Это очень хорошо! Это замечательно.

ФЕДОР. Вот портфель ему взял, в школу ведь на будущий год... Вы, конечно, можете надо мной смеяться, что я чужого, как своего люблю. А я и забыл, что он не мой, можете верить, можете нет.

ФЛЕРОВА. Очень даже верю.

ФЕДОР. А вы могли бы так полюбить чужого ребенка?

ФЛЕРОВА. Очень даже могла бы...

ФЕДОР. Я так и думал... Мы с вами, Ольга Ивановна /смутился/. Эх!.. /Вытащил из портфеля букет цветов, протянул Флеровой./ Это вам, Ольга Ивановна.

ФЛЕРОВА. Федор Савельевич, не надо вам больше сюда ходить.

ФЕДОР. Это она /показывает на комнату Анфисы/ вам сказала?

ФЛЕРОВА. Нет, я сама.

ФЕДОР. Эх! Шумел-гремел пожар московский!... /Ударяет себя букетом по ноге, уходит./

За поминальным столом.

ГОЛОС МАЛЕНЬКОГО ВАДИКА. А почему папа на полу спит?

АНФИСА /в своей комнате/. Тихо, моя деточка... Хочет и спит. Не буди папу.

КАПА. Фиска! Федор твой во дворе пинжак продает. Ко всем пристает, а никто не берет.

АНФИСА. Его пиджак, пусть продает. Мы с тобой, детка, в садик пойдем, мы кролика поглядим, черепашку... Черепашка носик высунула, смотрит, кролика ищет...

Телефонный звонок. Панька берет трубку.

ПАНЬКА. Алло? Кто?.. Фиска, из вытрезвителя звонят, квитанция не оплачена.

АНФИСА. Скажи, сейчас приеду.

ГОЛОС МАЛЕНЬКОГО ВАДИКА. А папе на полу холодно?

АНФИСА, не буди папу. Кролик выспался, ножками стук-стук. Где ты, говорит, черепашка, я по тебе соскучился... Ольга Ивановна, я вас попросить хочу... Я знаю, вы пьяных не любите... Федя, наверное, от стыда к вам даже зайти боится... поговорите вы с ним, сде­лайте снисхождение... может, пить отучите. Он вас ужасно как уважает.

Анфиса молчит.

АДА. Вот сила нечистая! Как мужика скрутила!

АНФИСА. Ольга Ивановна, я знаю, вам неприятно. У вас на него такое влияние было, может, послушается, перестанет пить. А я для вас постараюсь.

Анфиса молчит.

АДА. Человеческая комедия!

АНФИСА. А я для вас постараюсь, Ольга Ивановна! и полы помою, и постираю. Все, что хотите!

КАПА. Фиска, иди скорей! Твоего мужика трамваем зарезало!

ПАНЬКА. Прямо на рельсы упал, вожатый и затормозить не успел.

АНФИСА /падает на колени/. Через меня зарезало! Я виновата!

ФЛЕРОЗА. Я виновата...

АНФИСА. Арестуйте меня!

ФЛЁРОВА. Я виновата.

АНФИСА. Арестуйте меня, арестуйте!

АДА. Вадика! Вадика заберите!

ФЛЕРОВА. Вадик, иди ко мне.

ГОЛОС МАЛЕНЬКОГО ВАДИКА. Кто это там кричит?

ФЛЕРОВА. Никто не кричит. Это тебе кажется.

ГОЛОС МАЛЕНЬКОГО ВАДИКА. А папа скоро придет?

ФЛЕРОВА. Смотри, Вадик, книжка. /Поет ему детскую песенку./

ПАНЬКА. Угробила мужика, а теперь поет...

КАПА. Зеркало завесь.

ВАДИК /за столом/. Я помню папа... Федор... отец то есть, пушечку мне сделал. Вот такую маленькую. Заложишь горошину, а она стреляет как настоящая.

Все выходят, садятся за стол, молчат.

ВАДИМ /жестко/. А вы смерти не боитесь, Ольга Ивановна?

ФЛЕРОВА. Меня уже об этом спрашивали, Вадим.

Высвечивается "Дом ребенка". Хор плачущих голосов. За столом набирает номер телефона Евлампия Захаровна.

КАПА. Помянуть ее надо, Евлампию-то. Много она твоей матери добра сделала.

ЕЗЛАМПИЯ ЗАХАРОВНА. Ты смерти боишься, Ольга Ивановна?

ФЛЕРОВА. Нет, не боюсь. Я уже умирала и не было страшно. Но жизнь я люблю и умирать не хочу.

ЕВЛАМПИЯ ЗАХАРОВНА. Вот и я так. Смерти не боюсь, а жизнь люблю. Еще бы годочек пожить, да не выходит... Алло, бригадир? Что же ты, парень? Труб у него нет... Экой ты бедный! Завтра прихо­дите с утра, будут трубы, будут... /Вешает трубку./ Ну что смотришь, печать смерти видишь? Жизни моей осталось месяца три.

ФЛЕРОВА /встает из-за стола, идет к Евлампии Захаровне/. Этого никто не знает, может быть, еще...

ЕВЛАМПИЯ ЗАХАРОВНА. И ты туда же! Все врут, и ты врешь. Слушай, Ольга Ивановна, я тебе расскажу, как это - умирать. Ничего не страш­но, а, кажется, будто очень серьезное дело делаешь, и не знаешь, хва­тит ли сил. /Звонит телефон./ Иван Семеныч? А я вас обыскалась... Я спросить хочу: что же вы для сирот пятнадцать метров труб пожалели? Уж пожалуйста... Завтра с утра мастера придут... Вашей добротой только и живы. /Вешает трубку. Флеровой./ Хотя, с другой стороны, какие такие силы нужны, чтобы умереть? Она, смерть, все сама сделает: придет, возьмет и успокоит...

ФЛЕРОВА. Смерти нет, вы ее и не почувствуете. Какой-то философ сказал: "Не бойся смерти! Пока ты жив, ее еще нет, когда ты умер, ее уже нет."

ЕВЛАМПИЯ ЗАХАРОВНА. Какой философ это говорил?

ФЛЕРОВА. Не помню.