§ 1. Ограниченность методов эмпирического обоснования практической применимости социологической теории

Концепция редукции теории к эмпирии пришла в социологию из неопозитивистской философии. Видный исследователь этого вопроса В.С. Швырев, характеризуя ранний неопозитивизм, пишет: «Редукционистская точка зрения предполагала возможность непосредственного и однозначного переведения каждой единицы теоретического зна­ния — понятия или высказывания — в некоторую совокупность эле­ментов эмпирического уровня»⁴⁸, требовала, чтобы все теоретические термины или высказывания были переведены в термины и высказы­вания языка наблюдения.⁴⁹

Известно, что неопозитивисты в дальнейшем смягчили крайности редукционизма и отказались от возможности перевода всех понятий в термины наблюдения. По этому поводу, т. е. о новой более поздней позиции неопозитивизма, у В.С. Швырева сказано: «Впоследствии, ввиду очевидной несостоятельности программы исчерпывающего све­дения к элементам эмпирического уровня знаний, логические позити­висты принимают ослабленный вариант этой концепции и говорят лишь о частичной эмпирической интерпретации теоретического знания».⁵⁰ Согласно этому варианту, с «языком наблюдения» связываются не все элементы теоретической системы, а только отдельные термины и предложения, которые выступают как «представители» всей системы в целом. Остальные термины и предположения системы получают косвенную эмпирическую интерпретацию.⁵¹ Так, Р. Карнап, С. Гемпель стали утверждать, что прежнее требование переводить все теоретичес­кие понятия на язык наблюдения является слишком строгим и что речь может идти только о частичной интерпретации теоретического языка. Они тоже согласны с тем, что эта интерпретация: а) частичная, не исчерпывающая всего значения теоретического термина, имеющего некоторый независимый от эмпирии смысл; б) не охватывает каждый термин системы, а касается теоретической системы в целом в лице ее терминов, представляющих всю систему.⁵²

В советскую социологию концепция эмпирической интерпретации теоретических понятий, их перевода на эмпирический язык проникла в 60-е годы. При этом был воспринят ранний вариант этой концепции. Так, обсуждая вопросы методологии конкретных социологических ис­следований, В.А. Ядов писал в то время, что при проведении таких исследований необходим «перевод всех относящихся к проблеме тео­ретических понятий (категорий) в операциональные понятия или оп­ределения, т.е. перевод общих понятий на язык конкретных социаль­ных фактов и фактов сознания, составляющих содержание и объем данных понятий».⁵³ В своих более поздних работах он отказался от тезиса о полной сводимости всех теоретических понятий к их эмпи­рическим признакам, но положение о частичной эмпирической интер­претации теоретических положений оставил в силе. Повторяя в изложении В.С. Швырева более поздний вариант неопозитивизма и при­нимая его, В.А. Ядов считает, что в процедуре социологического исследования подвергаются эмпирической интерпретации не все, а лишь ключевые понятия, выражающие узловые точки изучаемой про­блемы. Невозможность полной эмпирической интерпретации теории объясняется тем, что «теория связана со своим эмпирическим базисом не непосредственно через редукцию каждого его положения в плос­кость эмпирии, но именно как целое. В более или менее однозначном отношении с эмпирической основой находятся лишь отдельные эле­менты теоретической системы, отдельные "точки"...», т. е. «такие по­нятия или суждения выступают "представителями" системы в целом. Тогда остальные элементы теоретической системы ... получают кос­венную, не непосредственную интерпретацию».⁵⁴

Позднее почти то же читаем в «Рабочей книге социолога»; «Пря­мой эмпирической интерпретации, через "правила обозначения", под­вергаются не все элементы теоретической системы, а только отдельные термины и предложения, которые выступают в качестве "представи­телей" системы в целом. Остальные термины и предложения системы получают косвенную эмпирическую интерпретацию».⁵⁵ Воспроизводя здесь неопозитивистскую концепцию частичной эмпирической интер­претации теоретических понятий, В.А. Ядов ссылается не на пред­ставителей смягченного варианта, а на В.С. Швырева как ее защит­ника. На самом же деле В.С. Швырев опровергает как концепцию классического редукционизма, так и более смягченный вариант ее поздний вариант. «В любом случае, — пишет он, — и в более резко выраженной субъективистской окраске, как это было в период Вен­ского кружка, и в более обтекаемых ее формулировках "логического эмпиризма", начиная с середины 30-х годов, — неопозитивистская концепция сводимости теоретического знания к эмпирическому явля­ется неправомерным, узкоэмпирическим подходом к научному зна­нию».⁵⁶ Последняя форма не снимает ошибочности частичного сведе­ния теории к эмпирии (фактам наблюдения и восприятия), ее эмпири­ческой интерпретации (как полной, так и частичной).

Подобные оценки содержатся в работах других исследователей методологии познания. Так, по мнению Г.И. Рузавина, теоретические понятия, отражающие сущность данного отношения, «в принципе не могут быть определены или сведены к эмпирическим... Между тем в литературе по методологии и логике науки нередко можно встретить утверждения о возможности операционального определения теорети­ческих понятий (П. Бриджмен) или установления "соотносительных" определений (Г. Рейхенбах). В действительности же ни о каком определении теоретических понятии с помощью эмпирических говорить здесь не приходится».⁵⁷ Это неправильная трактовка взаимосвязи тео­ретического и эмпирического уровней знания. Неопозитивизм, как известно, исходит из того, что, поскольку эмпирические знания якобы покрывают содержание и объем теоретического знания, постольку теоретические понятия должны переводиться на эмпирический язык. Современное учение о логике научного познания считает невозмож­ным перевод или сведение теоретического знания к эмпирическому, поскольку теоретическое знание имеет свое качественное своеобразное содержание, которое не может быть представлено как сумма эмпирических данных.⁵⁸ Как при полном, так и частичном сведении теории к эмпирическому неопозитивизм исходит из ложного основания: пред­лагает в качестве критерия истинности теории ее соответствие эмпи­рическому наблюдению, т. е. критерий истинности теории усматрива­ется в чувственной достоверности, в эмпирическом «непосредственно данном».

Авторы, принимающие тезис о частичной интерпретации и сво­димости теории к фактам наблюдения, полагают, что если находится эмпирический представитель теории, то тем самым теория уже полу­чает достоверность и соответствует фактам эмпирического наблюдения и поэтому может быть хотя бы частично переведена на язык «непо­средственно данных» фактов наблюдения. Они забывают, что критерий соответствия теории фактам, рассматриваемым даже не в смысле по­зитивистского «непосредственно данного», а в значении реальных фак­тов реальной действительности, лежит вовсе не в самих этих чувст­венно воспринимаемых фактах, а в общественно-исторической прак­тике. Вызывает лишь удивление попытка представить операциональ­ные определения, продукты эмпирической интерпретации понятий критерием соответствия понятий фактам.⁵⁹ Хочется здесь напомнить известный афоризм К. Маркса о том, что стоимость товара тем отли­чается от вдовицы Куикли, что не знаешь, как за нее ухватиться.⁶⁰ Стоимость нельзя наблюдать не только простым глазом, но и в мик­роскоп, в нее не входит ни одного атома вещества природы. Но это не значит, что стоимость реально не существует.

Несостоятельность редукции теории к эмпирии легко обнаружить по результатам исследований, проведенных на этой методологической основе. Рассмотрим более подробно последствия перевода ключевых понятий теории в «операциональные» определения на примере кон­кретно-социологического исследования отношения к труду. В этом исследовании изложение отношения к труду в социалистическом об­ществе теоретически было представлено в виде превращения отноше­ния к труду как к средству существования в отношение к труду как первой жизненной потребности.⁶¹ Ключевыми теоретическими поня­тиями, подлежащими переводу на язык операциональных определений, были выставлены: а) труд как средство существования; б) труд как жизненная потребность. Эмпирически интерпретированным признаком отношения к труду как к средству существования была взята ориен­тация работника на заработную плату. Отношение к труду как первой жизненной потребности в его «операциональном» определении было представлено как ориентация рабочего на функциональную содержа­тельность трудового процесса или данной профессии, на труд сам по себе. В соответствии с этими эмпирическими критериями, заложенны­ми в анкеты и другие методические разработки, были собраны факты и установлено, что содержательность определяет 68-70% удовлетво­ренности работой, а размер заработка — всего 28-32%,⁶² т. е, можно сказать, что 68-70% рабочих — представители отношения к труду как к первой жизненной потребности, 28-32% рабочих — носители отно­шения к нему как к средству существования. Отношение к труду как к потребности соответственно оказалось преобладающим. В других исследованиях отношения к труду, в частности у рабочих БАМа, были получены противоположные результаты: решающим фактором, влия­ющим на удовлетворенность трудом, оказался заработок. По данным Государственного комитета статистики, удовлетворенность трудом вы­разили лишь 35% опрошенных и служащих промышленных отраслей (всего было обследовано 18 тыс. человек), причем в черной металлургии — 32%, станкостроительной и инструментальной промышленнос­ти — 20%, автомобильной промышленности — 28%.⁶³

Возникают вопросы: почему возможны столь противоположные результаты, не «виновата» ли здесь сама методология исследования — процедура перевода теоретических понятий в операциональные определения? Чтобы ответить на данные вопросы, необходимо сравнить содержание «переводимого» и «переведенного». Известно, что отно­шение к труду как к первой жизненной потребности — это прежде всего возникающее на определенной ступени развития общества со­циальное отношение. Что же касается удовлетворенности функцио­нальным содержанием труда, то она имеет место всюду, где трудовой процесс разнообразен, интересен, содержит творческие моменты. Про­цесс труда и его элементы как таковые в их технологической и веще­ственной форме могут быть общими для разных способов производ­ства и не имеют никакого отношения к общественной форме произ­водства. Можно сказать, что ремесленный труд вызывал у человека большую удовлетворенность (из-за своего многообразия), чем опреде­ленные виды машинного труда в современных условиях. Но это вовсе не означает, что процесс превращения труда в первую жизненную потребность берет начало в ремесленном производстве. В так называ­емом «операциональном» определении, выражающем состояние удов­летворенности функциональным содержанием труда, исчезает собст­венно социальная сторона отношения к труду, т. е. наиболее глубокая сущность этого отношения, и остается лишь его эмоционально-психо­логический аспект. По этой причине «перевод» указанного определе­ния в «операциональное» неизбежно искажает действительную карти­ну, если последнее определение распространяется на процессы и яв­ления, сущность которых может охватить только общее понятие.

Точно так же, когда ориентация на заработок берется в качестве эмпирического признака отношения к труду как средству существова­ния, то «выводятся из игры» общественные отношения распределения. поскольку мотивация «во имя заработка» не учитывает их особеннос­ти, опускает многообразие жизненных проявлений. Не случайно поэ­тому рабочих, считающих мотивом своей деятельности заработок, ока­залось мало. Из этого, однако, нельзя делать вывод о преобладании в то время в нашем обществе отношения к труду как первой жизненной потребности. Пока распределение происходит по труду, отношение к труду как средству существования остается преобладающим отноше­нием. Вопрос лишь в том, что это отношение, вытекающее из суще­ствующего принципа распределения, не может быть выражено эмпи­рическим признаком — ориентацией на заработок, на его размер, о названных же исследованиях, согласно принятой методологической схеме, подобная ориентация выставлена эмпирически интерпретиро­ванным «представлением» отношения к труду как средству существо­вания, и тем самым допущена методологическая погрешность, которая не могла не привести к искажению действительности, к умалению принципа материальной заинтересованности, к отрицанию того, что смысл и сущность отношения к труду как средству существования заключены в общественных отношениях производства и распределе­ния, определяются ими, а вовсе не разницей в размерах заработка.

Общие теоретические определения и эмпирические определения имеют свой сугубо очерченный круг применения, за пределами кото­рого они теряют свою истинность, перестают соответствовать дейст­вительности. Было бы пустым занятием, например, анкетным способом или методом интервью исследовать и устанавливать правильность принципа первичности общественного бьггия, поскольку сознанием людей объективная логика развития общественного бытия, произво­дительных сил и производственных отношений просто-напросто не может охватываться полностью. Внося те или иные изменения в про­изводительные силы, отношения распределения и обмена, люди не осознают, что этим они меняют общественное бытие. Нельзя было бы ожидать чего-либо рационального и от попытки перевести данный принцип в «операциональное» определение такого, например, типа: «бытие данного человека независимо от его индивидуального созна­ния». На уровне взаимоотношения индивидуального бьггия и индиви­дуального сознания возможно было бы установить и противоположное отношение — зависимость бытия данного человека от его индивиду­ального сознания. Но этим было бы искажено действительное взаимоотношение между общественным бытием и общественным сознани­ем, если бы только кто-либо вывод эмпирического исследования по­считал отражением соотношения общественного бытия и обществен­ного сознания на уровне их глубинной общественной сущности.

Перевод общих понятий в «операциональные» понятия или поня­тия с меньшей степенью общности таит в себе опасность сведения сущности высшего порядка к поверхностным связям, к менее глубокой сущности. В методологическом отношении это приводит к тому, что, во-первых, частные методы эмпирического исследования приобретают самодовлеющее значение: во-вторых, результаты исследования полу­чают форму абстрактных, малосодержательных определений, отража­ющих лишь поверхностные, отдельные связи реальных явлений; в-третьих, собственно социологический аспект исследования подменяется анализом на уровне частных наук.

Если придерживаться процедуры эмпирической интерпретации общих понятий, то в этом случае смысл социального исследования состоял бы (как часто бывает) в верификации и испытании предварительно выдвинутых на основе общих понятий гипотез. Когда при сопоставлении общих понятий с эмпирическими фактами обнаружи­вается их соответствие, то исследователю или больше нечего делать, или остается лишь подтвердить правильность обобщений, содержа­щихся в ранее выработанных общих понятиях. Эмпирический уровень знания и эмпирические методы его получения не выводят исследова­теля за пределы ограниченных обобщений, которые в лучшем случае оказываются простейшими абстракциями, отражающими какие-либо отдельные стороны действительности.

Без научной теории, общих научных понятий невозможно выявить в фактах те или иные сущностные связи, закономерности, которые, существуя в отдельном, не обнаруживаются на эмпирическом уровне познания. Однако роль теории не сводится к тому, чтобы предсказы­вать и устанавливать объем и характер эмпирической информации или служить схемой для описания фактов наблюдения. Действительное назначение теории в другом (это главное) — найти глубокие, недо­ступные эмпирическому уровню знания связи между фактами. Теория призвана извлекать из фактов, из изучения проявлений сущности новое специфическое содержание, отсутствующее в эмпирическом знании. Чем выше уровень теории, чем глубже и новее это содержание, тем основательнее познание сущности. Дело не в том, что общие законо­мерности, отражаемые теорией, не действуют в отдельных проявлени­ях или сферах социальной жизни. Они там действуют и существуют, но не охватываются эмпирическим уровнем знания. Поскольку общее, закон существуют в отдельном, конкретном, постольку через познание отдельного лежит путь к познанию общего закона. В то же время эмпирические методы недостаточны для извлечения сущности, т.е. самого закона, из изучения отдельных ее проявлений, из их наблю­дения.

Указывая на ограниченность эмпирических индикаторов, мы вовсе не желаем этим отрицать их значимость. Дело лишь в том, что опре­деления на уровне эмпирического знания отражают, так сказать, пер­вый «слой» действительности, в то время как теоретические понятия отражают другие, более глубокие «слои». Причем первый «слой» не может быть представлен как интерпретированный в эмпирических терминах второй или третий «слой». Так, отношение к труду и к его факторам на социально-экономическом уровне, редуцированное к эм­пирическим эталонам, оказалось малозначимым на эмпирическом уровне. В результате порядок отношения к факторам, отражающий внешние связи человека и его труда, был незаконно распространен на все отношение к труду, поскольку эмпирический порядок был выдан за «представителя» всей системы отношения к труду. Между тем указанный порядок отражает лишь эмоционально-психологический уровень удовлетворенности функциональным содержанием труда, т, е. выявляет лишь один аспект отношения к труду, не имеющий пря­мой связи с социальными отношениями по поводу труда в данном обществе.

Меру превращения труда в первую жизненную потребность мог бы установить анализ отношения к труду в разных его аспектах. Осуществление этой методологической установки в эмпирическом ис­следовании привело бы, на наш взгляд, к правильным выводам отно­сительно значимости различных факторов, обусловливающих форми­рование отношения к труду как потребности. На первое место в этом случае вышли факторы, связанные с общественной значимостью труда, с отношениями различных форм собственности. Середину, т. е. второе место, заняли факторы личной материальной заинтересованности и оплата труда. Третье, или последнее место, осталось за факторами, отображающими функциональное содержание самого процесса труда.⁶⁴

И наоборот, исследователи, взявшие в качестве методологической установки принцип редукции, пришли к противоположному заключе­нию: «Специфические объективные и субъективные факторы, влия­ющие на изменение отношения к труду, если судить по его результа­там, распределяются по их значимости в следующем порядке:

— содержание труда,

— заработная плата,

— жизненный и производственный опыт молодого рабочего,

— уровень политической и гражданской сознательности...».⁶⁵

Практика не подтвердила вывода о первенстве функционального содержания труда. Верх взяли социальные факторы, и в их числе — личная и коллективная материальная заинтересованность, оплата труда. Пришлось отказаться от первенства функционатьной стороны труда и говорить о важной роли его социальных аспектов, подчерки­вать «порочность, крайнюю недостаточность и односторонность попыток искать объяснение мотивации труда преимущественно в техни­ко-технологических сторонах работы».⁶⁶ Социологи, акцентирующие внимание преимущественно на содержании труда, вынуждены были признать, что его социальные аспекты ими явно недооценивались.⁶⁷

Социальные условия труда, исключенные из детерминант отно­шения к труду под предлогом их общего характера, одинаковости для всех рабочих (и под предлогом возможности их замены эмпирическим «представительством» в лице удовлетворенности теми или иными эле­ментами рабочей ситуации), на деле оказались решающими. В новой «парадигме» социологии труда пришлось сделать их исходными, т.е. признать, что к характеристикам труда на данном рабочем месте мы должны идти от определений труда в системе общества и всего образа жизни. Должны быть приняты во внимание общие социальные условия труда, двойственный его характер, несводимостъ абстрактного труда к конкретному. Что же касается результата исследования 70-х годов, по которому у 70% опрошенных рабочих было обнаружено отношение к труду как к первой жизненной потребности, то его, вместо того, чтобы признать ошибочным, стали объяснять социальной ситуа­цией — наследием первых пятилеток, вдохновленностью трудом, по­ощрением энтузиазма и инициативности, а не пунктуальностью, раз­меренностью, технологической и организационной обеспеченностью работой.

Из сказанного следует, что редукция общих понятий, отражающих отношение к труду в его социально-экономической плоскости, к эм­пирическим «представителям», выраженным в элементах «удовлетво­ренности» содержанием труда, не может служить надежным методом исследования отношения к труду и тем более — методом приложения социологической теории.