4. Геополитическое мировоззрение Цымбурского
Первая полновесная книга Цымбурского «Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы. 1993-2006» вышла лишь в 2007 году. Идеологически работы Цымбурского были в одинаковой степени неприемлемы как для либералов, чей бессмысленный и абсурдный европеизм вкупе с общечеловечностью он последовательно критиковал с 1993 года, так и для патриотов розлива 1990-х, свято веривших в нео-СССР, мега-Евразию и прочие сверхнеобходимые сущности. Мало того, Цымбурский никогда не входил ни в «демократическую», ни в «патриотическую» линейки экспертов, которым охотно предоставлялись полные залы, печатные площади, нацеленные телекамеры и за которых… статьи сочиняли и сочиняют литературные негры.
И тем не менее, без преувеличения можно сказать, что именно работы Цымбурского, одинокого человека, жившего в Подмосковье с матушкой и 12 кошками определили весь стиль, всю логику геополитического мышления России в 2000-ные, язык и стиль не только теоретической геополитики, но и вполне практичной внешней политики и даже, частично, президентских посланий. Этот факт еще раз доказал, что Россия -- удивительная страна не разучившаяся еще получать удовольствие от подлинности, в частности подлинности интеллектуальной.
В чем состояла идея Цымбурского? Во-первых, как ни странно, Цымбурский отменил геополитику в геополитике, отказался от оперирования большими и нерасчленными географическими пространствами, которые якобы предопределяют геополитическое действие -- Суша, Море, Евразия, Степь, Лес, и обратился к тем политическим сущностям, которые в этом пространстве действуют. Эти сущности Цымбурский усмотрел в героях до той поры совсем иного, не геополитического, а культурно-исторического романа -- цивилизациях Освальда Шпенглера и Арнольда Тойнби. Одновременно с Цымбурским тот же мыслительный ход сделал Сэмуэль Хантингтон (статья «Остров Россия» вышла на два месяца раньше «Столкновения цивилизаций») и вся слава переноса цивилизационного подхода в геополитику, разумеется, досталась американцу с его гораздо более топорным и плакатным политизированием проблемы.
Цивилизации, по Цымбурскому, расположены на устойчивых геополитических платформах, однако географические свойства этих платформ ему довольно безразличны. Зато небезразличны свойства структурные, главное из которых -- непреодолимость границ между платформами. Ни одна цивилизация неспособна к устойчивому геополитическому действию на чужой платформе. России ничего не светит в Китае, Китаю в Индии, Европе в России, и всем вместе -- в мусульманском мире. Цымбурский рассаживает свой геополитический зверинец по непроницаемым клеткам, однако оставляет между этими клетками свободное пространство, которое и является объектом «питания» этих зверей, одновременно разъединяет и соединет их.
Самое крупное из этих межцивилизационных пространств по Цымбурскому -- Великий Лимитроф, пояс территорий, охватывающих границы России в Восточной Европе, Закавказье, на Среднем Востоке и в Монголии и Манжурии. Россия геополитическими приливами то втягивает в себя это пространство, организуя его под себя, то наоборот, отхлынувшая русская энергия оставляет это межцивилизационное пространство обнаженным и открытым для чужого геополитического действия (как это, например, произошло сейчас). Почему это происходит? Да потому, что мнимо равнинные и сухопутные люди России на самом деле живут на геополитическом «острове» и воспринимают окружающее нас межумочное пространство как своеобразные геополитические проливы.
Здесь Цымбурские вводит самый важный элемент своей геополитической сказки -- понятие Острова России. «Россия не царство, а часть света» говорил Петр I. Россия не часть Европы, Евразии или чего-то еще, а отдельный специальный замкнутый на себя «материк», то есть, по сути, остров, говорит Цымбурский с характерным для него великолепным пренебрежением к географии. Многочисленные малые и средние народы, мельтешащие у границ России, -- это не более чем флора и фауна вод, которые омывают «островную» часть русской цивилизационной платформы.
На этом острове, заселенном почти исключительно русскими, еще толком не освоенном, особенно в своей восточной части, Россия и русская цивилизация находятся в полной безопасности, никто нас отсюда не достанет. И самую большую геополитическую ошибку, которую только могла сделать Россия, это вновь и вновь пытаться заняться «похищением Европы», которым наша империя увлекалась весь XVIII, XIX и добрую часть ХХ века. В период между 1945 и 1991 годами наше «похищение Европы» дошло до максимальных пределов, «железный занавес» разорвал Европу пополам, Россия краешком задела уже не только Лимитроф, но и часть коренной европейской «платформы». И это наступление за отведенные цивилизацием пределы было наказано историей -- Россия сжалась сильнее, чем когда бы то ни было, практически до границ середины XVII века.
И вот здесь, с этой констатации сжатия русского пространства до непривычной нам плотности, и начинается, собственно говоря, доктрина Цымбурского легшая в основу цивилизационного и геополитического мышления России в начале XXI века. Доктрина, сыгравшая свою объективно спасительную роль вне зависимости от научной верности или неверности её содержания (хотя понятие верификации к политическим сказкам вообще применимо лишь с известной долей условности).
Царивший в 1990-е «мейнстрим» геополитической и внешнеполитической мысли и в своей торжествующей либеральной и в своей реактивно-оппозиционной части одинаково был основан на тезисе о несамодостаточности, геополитической ублюдочности современной России «в границах Московского царства». Для либералов это было очевидно, поскольку их аксиомой было вхождение в Европу «хоть тушкой, хоть чучелком», хоть по губерниям. Но столь же очевидно это было и для многочисленных постсоветистов и евразийцев. Первые рассматривали Россию в качестве неполноценного образования без регионов, составлявших СССР, вторые непрерывно пытались изобрести альянсы, то с Китаем и Индией, то с Японией и Германией, чтобы совместными континентальными усилиями опрокинуть главного врага - США. При этом на полном серьезе обсуждалась тему уступки разных российских территорий, например Курил или Калининграда в обмен на «альянс».
И только Цымбурский, сперва в практически полном интеллектуальном одиночестве, предложил осознать современное геополитическое положение России как уникальную удачу, как сброс лишних обязательств, как свободу от того, чтобы куда-либо «вступать» и к чему-либо «стремиться». Как уникальную возможность для России и русских проявить заботу о себе. Гипотеза Цымбурского о замкнутости и непроницаемости цивилизационных платформ одновременно избавляла и от излишнего страха по поводу внешнего вторжения и от излишнего рвения в деле воссоединений и присоединений чуждых земель. Цымбурский, фактически провозгласив тезис «Россия одна» обосновал тем самым возможность русского геополитического изоляционизма. Если и не как абсолютной доктрины, то хотя бы как той печки, от которой можно плясать, не заискивая не перед какими союзами и альянсами.
Далее, тезисы Цымбурского дали блестящее геополитическое основание для той переоценки территорий, которая произошла под влиянием взрывного роста цен на энергоносители. Ценность утраченных «лимитрофных» территорий для России оказалась сильно занижена (здесь главным предметом беспокойства стала опасность формирования из лимитрофов санитарного кордона с тенденцией превращения в санитарную империю), а вот ценность внутренних регионов, регионов на которых, как оказалось, основано всё доступное еще России экономическое могущество, напротив - резко повысилась. Именно Цымбурский вновь актуализировал программу обращения к «своему востоку», которую первым сформулировал в рамках своей чрезматериковой доктрины Семенов-Тянь-Шанский.
Трудно сказать, какая из этих мыслей Цымбурского, обильно приправленных тонкими и часто парадоксальными историческими, культурологическими и даже филологическими соображениями, оказалась наиболее важной и содействующей изгнанию пугающих призраков 90-х. Это, все-таки тезис о полноценности действующего геополитического субъекта, современной России, и о не просто возможности, а оптимальности действий этого субъекта в одиночку, а не в составе каких-то сложных альянсных схем. Это защита самодостаточности России и необходимости ставить именно её, а не какие-то региональные или общечеловеческие интересы на первое место.
Именно эти идеи, кстати, были ключевыми для становления младоконсервативно-националистического дискурса и переворота, произведенного им в российской идеологии и политике между 2003 и 2007 годами. Переворота, сделавшего возможным и отказ власти от риторики «реформ», и переход на внешнеполитический язык «мюнхенской речи», и отказ от заискивающего поиска альянсов в пользу политики с позиции силы или, хотя бы, её демонстрации. Цымбурский являл собой пример редкого политического мыслителя чьи идеи нашли признание и воплощение при жизни, то есть пример действительно оказавшейся успешной смыслократии (к сожалению, это торжество было недолгим, как раз тогда, когда дела пошли "по Цымбурскому" сам Вадим Леонидович оказался при смерти).
Не надо недооценивать значения таких смысловых побед в споре интеллектуалов. Именно торжество той или иной точки зрения в казалось бы самых отвлеченных дискуссиях ведет, в довольно близком итоге, и к смене парадигм государственной политики. Ведет потому, что именно интеллектуалы в современном мире, нравится это кому-то или нет, создают инструментарий мышления, разрешают или запрещают всем, в том числе и власти, думать определенным образом и в определенном направлении. И не будь в нашем интеллектуальном поле Цымбурского политика России в 2000-ные так и свелась бы к серии бессмысленных поисков «на кого бы опереться» и блужданий от одного затратного альянса к другому.
В 2000-ные интересы Цымбурского всё более смещались от геополитики в хронополитику, то есть к формированию не пространственных, а исторических стратегий для русских, и даже в апокалиптику (что для уважающего себя русского мыслителя вполне естественно и даже необходимо). Причем и здесь в основе построений Цымбурского лежит тезис о непреходящей ценности России. Ценности, которую нельзя позволить релятивизировать ни в культурологической, ни в геоэкономической, ни даже в в религиозной православной риторике. Для Цымбурского были категорически неприемлемы построения «коли мир неблагоприятен для России, как целого, значит с нею, как таковой, и не следует связывать стратегические виды». Он последовательно показывает безумие проектов «будем проповедовать православие китайцам», или «смерть России еще не означает конца русского мира».
Цымбурский вполне последователен -- ликвидация России как геополитического острова будет означать смерть русских как нации и носителей цивилизационного типа, смерть русских как нации будет означать прекращение русского мира и на эту тему нельзя строить никаких иллюзий. Научные и интеллигентные формулы геополитика здесь звучат настоящим «Ни шагу назад!», как нельзя более уместным в наше время, когда трусость так привыкли выдавать за стратегию.
Пафос Цымбурского -- это предупреждение от размена России в больших мировых (читай -- глобалистских проектах), от превращения России в функцию от очередной мирсистемы, будь то либеральной или православной. «Катехонт безблагодатен» периодически сердито замечает Цымбурский в ответ на сменившие либеральную трескотню о «вступлении в мировое сообщество» разговоры о миссии России как вселенской защитнице Православия, обиженных и оскорбленных от американской империи зла. Россия должна защищать не других, а себя, и тогда она защитит, кстати, Православие как свою веру самым надежным способом.
В основе нового цикла идей Цымбурского - полномасштабная контрреформация, то есть уход России от парадигмы модерной, городской, европейничающей цивилизации, внедренной большевизмом, к ценностям традиционной для русских православной цивилизации. Не только традиционной, но и позволяющей уйти, отойти в сторону от катастрофы в которую вползает Запад вместе с разрушением модерна. У русских нет и быть не может оснований участвовать в катастрофическом конце западного демоночеловека - ни в качестве его соратника, ни в качестве его противника, ни даже в качестве его спасителя.