З.С. Арухов,

зам. министра по национальной политике,

информации и внешним связям Республики Дагестан,

к.ф.н.(г. Махачкала)

Вооруженные конфликты на Северном Кавказе в свете теории и практики джихада

В последние годы много говорят и пишут о джихаде, о борьбе с «неверными», о правомочности применения насилия при создании основ исламской государственности, все чаще светские правители, движимые исключительно политической конъюнктурой, требуют от религиозных деятелей объявить «священную войну» тем или иным силам, странам и т.д. Все это свидетельствует о том, что ислам радикализируется, он все активнее и глубже втягивается в политическую борьбу. В связи с этим необходимо подробнее с точки зрения самих мусульманских авторитетов рассмотреть теоретические основы концепции джихада, в особенности в современных условиях, и то каким образом и в каких целях в условиях Северного Кавказа используются связанные с ним идеи и принципы.

Прежде всего, следует подчеркнуть, что ислам не может рассматриваться как единственная рели­гия, обращающаяся к военной проблематике, когда речь идет о защите интересов, как веры, так и ее последователей. Однако война в исламе ведется в рамках строгих и определенных границ и условий, которые детально регламентируют действия ее участ­ников, основываясь на многочисленных запретах и рекоменда­циях. В исламе запрещены варварские методы ведения военных действий, учтены принципы гуманного отношения к военноплен­ным и лицам, не принимающим прямого участия в войне, уста­новлены пределы, за которыми следует прекращать сражение против противника [1]. Например, в Коране о своевременном прекращении военных действий, когда в них нет более необходи­мости, говорится: «А если они склонятся к миру, то склонись и ты к нему и полагайся на Аллаха: ведь Он - Слышащий, Знаю­щий!» [2].

Правомочность объявления и ведения джихада наступает при наличии следующих трех причин: необходимость защиты мусульманами самих себя; необходимость искоренения идолопо­клонничества на Аравийском полуострове; наличие в обществе социальной необходимости в объявлении джихада. В одной из наиболее авторитетных арабских энциклопедий приводится такое определение понятия «джихад»: «Джихад - это священная война, ведущаяся на пути Аллаха с целью расширения исламских территорий или в целях их обороны от свершившейся агрессии или угрозы нападе­ния извне. Это война, вмененная в обязанность мусульманам, и имеющая многочисленные упоминания в Коране...» [3]. В современной мусульманской энциклопедической литературе приводятся и более популярные определения данного понятия: «Джихад - вооруженное противоборство, направленное на изоля­цию враждебности, предписываемое не иначе как в оборонитель­ных целях. Один из его видов - это джихад наступательный, объ­являемый при угрозе нападения извне. Войны мусульман пред­принимались или с целью распространения исламского призыва, или для заключения договоров, или для ведения сражения. Это коллективная обязанность, вменяемая вооруженной мусульман­ской общине. В случае вступления противника на территорию мусульманской страны, джихад становится индивидуальной обя­занностью» [4].

В первом оп­ределении следует обратить внимание на то, что в нем допуска­ется возможность ведения наступательного или так называемого превентивного джихада, предпринимаемого с целью упреждения ожидаемого со стороны противника удара. Вместе с тем в этом определении не учтена специфика правомочности джихада, ве­дущегося за пределами дар ал-ислама, хотя характеристика его содержится в Коране: «А если они попросят у вас о помощи в ре­лигии, то на вас лежит помощь, если только не против того на­рода, между которым и вами есть договор» [5].

Что касается второго определения, то в нем под «договорами» подразумеваются двусторонние соглашения о выдаче подушного налога - джизьи, уплачиваемого при так называемом мирном за­воевании противника после того, как ему предлагаются три усло­вия выбора: принятие ислама, выплата налога или сражение. За­ключение мирного договора на основе выплаты джизьи предпо­лагает, как известно, отказ противника от враждебных дальнейших действий против мусульман и исламского призыва в целом, а также подпадание покоренного таким образом населения под покровительство мусульман без включения территории их про­живания в рамки дар ал-ислам.

Если со стороны других стран и народов по отношению к му­сульманам не исходит враждебность и когда дело распростране­ния исламского призыва вне опасности, объявление джихада в подобных условиях относится к категории запретного («харам»). Вместе с тем, можно выделить и ряд проблем, решение которых возможно мирными средствами: это пограничные инциденты, территориальные претензии, спорные вопросы по распределению водных ресурсов и т.д. Однако в том случае, если из-за позиции одной из сторон мирные средства разрешения конфликтов ока­жутся исчерпанными, то применение силы в исламе рассматривается как оправданное решение.

Отдельного рассмотрения требует вопрос о правомочности объявления джихада в целях создания исламского государства. Актуальность данного вопроса в современных условиях совершенно очевидна. В связи с этим для более подробного рассмотрения его обратимся, прежде всего, к мнениям мусульманских авторов, в различной степени исследовавших этот вопрос в специальных работах, и при этом остановимся на их аргументах, как в пользу сражения данного типа, так и против него в терминах джихада на пути Аллаха. Мнения мусульманских ученых в этом отношении можно подразделить на две категории: одни из них считают, что для создания исламского государства применение так называемого революционного насилия и оружия недопустимо.

Вместе с тем другая часть авторов призывает к осознанию того, что без насилия и оружия создать исламское государство невозможно, следовательно, только в результате вооруженной борьбы мусульмане смогут установить исламский строй. К сторонникам первого направления можно отнести Абу ал-А’ла ал-Маудуди, Насир ад-Дина ал-Албани, Мухаммада Са’ида Рамадана ал-Бути. Сторонниками же силовых методов решения политических проблем являются идеологи ряда радикальных исламских организаций типа «ал-Джихад ал-ислами», «Хезболлах», «Гама’ат ал-джихад», «Исламский джихад».

В одной из своих лекций Абу ал-А’ла ал-Маудуди, лидер пакистан­ской «Джама’ат ал-исламийа», обращаясь к молодежной аудитории, не рекомендовал в целях достижения стоящих перед исламским обществом задач осуществлять свою деятельность по типу подпольных группиро­вок и призывал исключить применение насилия и оружия для изменения существующего строя. Насильственный метод характеризуется им как поспешный и малоперспективный, хотя он, казалось бы, и подразуме­вает достижение цели кратчайшим путем. Сторонников вооруженного переворота ал-Маудуди сравнивает с теми, кто, достигнув цели, входит в дом через двери, и скоро покидают его из окон.

Наиболее приемлемое решение для мусульманской общины и каждого, кто занимается распро­странением исламского призыва - это проведение мирного и верного в своей конечной цели переворота посредством открытой и самой широ­кой пропаганды, обращенной к умам и сердцам людей [6].

В комментарии к книге «Ал-‘Акида ат-тахаввийа» Насир ад-Дин ал-Албани указывает на необходимость создания государства ислама в сердцах мусульман, а не путем военного переворота и низложения власти правителей. Подобную практику он относит к нововведениям («бид’а», мн. «бида’») современной эпохи [7], противоречащим текстам шариата, так как, согласно им, изменению и реформированию, прежде всего, подлежит душа человека: «Поистине, Аллах не меняет того, что с людьми, пока они сами не переменят того, что с ними» [8]. Вместе с тем, данный подход обосновывается и хадисом пророка о необходимости исключения всякого ущерба и вреда, являющимися неминуемыми следствиями применения оружия [9]. Кроме того, мнение ал-Албани о том, что вооруженные мятежи относятся к категории новшеств, подтверждается и другим, соответствующим подобной постановке вопроса, пророческим преданием: «Берегитесь новшеств в делах ваших, ибо каждое новшество есть нововведение, а любое нововведение есть заблуждение. Любое же заблуждение ведет в огонь» [10].

Сирийский ученый Мухаммад Са’ид Рамадан ал-Бути, развивая тезис о несиловом пути в построении исламского общества, напоминает, что установление в стране исламского строя и развитие основ исламской государственности должно происходить не иначе как по воле Всевышнего. Для этого необходимо, во-первых, чтобы требования ислама выполнялись самими людьми, стремящимися к построению исламского общества, затем - их родственниками и детьми, во-вторых, теми, кто к ним стремится, и, в третьих, всем им следует многократно поминать Аллаха, всецело уповать на Его волю и просить господней помощи. Практика, основанная на этих принципах, считает ал-Бути, сама собой исключает возможность применения силы для того, чтобы изменить существующую ситуацию. В то же время это свидетельствует о необходимости ориентироваться исключительно на распространение исламского призыва, призванного подготовить благоприятные условия для грядущих изменений в общественной жизни мусульман [11].

В отличие от приведенных мнений, характерных для представителей умеренного крыла мусульманских реформаторов, лидеры некоторых современных радикальных религиозных группировок призывают к силовому решению вопроса установления исламской формы правления в государстве. Если проанализировать практику экстремистских исламских групп, то, на наш взгляд, египетская ассоциация «Ал-Гамаат ал-джихад», вероятно, является именно той структурой, в деятельности которой наиболее ярко отразились установки по радикальному реформированию устоев общественной жизни страны. В свою очередь, это дает право отнести ее к категории организаций, отвергающих мирные методы установления исламской формы правления. Своих оппонентов они в основном обвиняют в том, что их нерешительность объясняется или полным невежеством по отношению к духу ислама, или боязнью коренных реформ в обществе.

Как подчеркивает Мухаммад ‘Аммара, проблема насилия, или по его выражению «проблема меча», в целях создания или воссоздания исламского государства - проблема спорная. Однако «Ал-Гамаат ал-джихад» готова опровергнуть любые возражения, которые уже выдвигались, и все еще звучат против использования силовых методов на пути создания основ исламской государственности [12]. Идеология «Ал-Гамаат ал-джихад» в условиях современного Северного Кавказа находит практически идентичное воплощение в практике ваххабитов.

В качестве группировки, в террористической деятельности которой наиболее ярко проявляются идейные установки радикальных ислам­ских групп, на наш взгляд, следует рассматривать и палестинский «Исламский джихад». Тактика и стратегия деятельности этой группировки, с учетом непростых взаимоотношений с мя­тежной Чечней, может представить интерес и для России. По некоторым данным, в период кризиса, вызванного воо­руженным вторжением в Дагестан, на территории Азербай­джана резко ак­тивизировали свою деятельность ряд экстреми­стских исламских организаций с целью создания опорных баз для единоверцев-чеченцев. В частности, есть све­дения о подключении к этой деятельности эмиссаров из «Исламского джихада» [13]. В последующем эти прогнозы, к сожалению, оправдались. Так, в связи с вторжением че­ченских вооруженных формирований в Дагестан в августе-сентябре 1999 года российская пресса сообщала о создании, по меньшей мере, тремя известными фундаменталистскими исламскими организациями полувоенных лагерей на территории Азербайджана. Речь шла об организациях фонд «Ал-Ибрагимийа», «Всемирная ассамблея исламской молодежи» и «Организация исламского спа­сения». Все они в свое время открыли в Баку свои региональные штаб-квартиры и создали несколько лагерей, где, по официальной версии, в «спокойной обстановке предполагалось изучать Коран». Во главе «полевых духовных лагерей» стояли исключительно арабы, граждане Саудовской Аравии, Судана, Йемена и Афга­нистана [14]. Таким образом, территория Азербайджана в период вооруженных конфликтов на Северном Кавказе использовалась для дестабилизации положе­ния на юге России. В определенной мере подготовку религиозных экстремистов для войны в Дагестане и Чечне оправдывала и официальная позиция Азербай­джана, так как один из государственных советников Гейдара Алиева публично назвал нападение боевиков Басаева и Хаттаба на Дагестан «национально-осво­бодительным движением». Более того, именно в связи с военным конфликтом в Дагестане на территории Азербайджана появились эмиссары таких исламских экстремист­ских организаций, как «Братья-мусульмане», «Национальный исламский фронт Судана» и упомянутый «Исламский джихад», которые были заняты налажива­нием контактов и отработкой новых маршрутов переброски в Чечню денег, оружия и наемников. Руководители азербайджанских центров подготовки бое­виков не ограничивают свои устремления лишь территорией России и СНГ. По их заявлениям, «технологии, которые будут обкатываться в Дагестане, плани­руется использовать и против своих законных правительств в арабских странах, в частности королевского дома Саудовской Аравии» [15].

Именно указанными выше категориями оперировали лидеры «Ал-Гамаат ал-джихад», в то время как теоретические обоснования, приведенного выше ал-Албани, авторитету ко­торого, кстати, весьма почтительны ваххабиты, современными сторонниками силового решения вопроса власти предавались полному забвению. В этом также можно усмотреть мощное воздействие на религиозную догму со стороны военно-политических институтов. Очевидно, что военные задачи, решаемые се­годня чеченскими вооруженными группировками, которые мало что общего имеют с исламом, нуждаются в религиозной интерпретации и силе религиоз­ного призыва. Но надо иметь в виду, что при отсутствии религиозного убежде­ния, зачастую неверно сориентированные небрежными муллами и якобы побу­ждаемые религиозным мусульманским долгом выступить против «неверных» обычные деклассированные элементы подрывают устои исламской религии, создают условия для обвинений в адрес всей мусульманской общины в экстре­мизме и сепаратизме.

Как известно, в последние годы в религиозной среде Дагестана отмечались тревож­ные процессы. Фактически, во многих регионах республики офици­альные рели­гиозные исламские организации оказались струк­турно раздробленными. Положение осложнялось из-за чрезвычайно высокой степени насыщенности населения вооружением, боеприпасами и другой военной техникой, поступаю­щей в республику различными пу­тями, в основном, из Чечни и Азербайджана. Практически не под­давались какому-либо учету и контролю силы вооруженных групп и формирований. Их мобильность и непредсказуемая направлен­ность вы­зывали серьезную обеспокоенность властей и населения республики.

Характерно, что даже в этих условиях ре­лигиозная община Дагестана, по сути, была расколота по национальному при­знаку и подвержена влиянию мо­нопольных групп. Вместе с тем позиции официаль­ного духо­венства были осно­вательно расша­таны деятельностью рели­гиозно-по­литических сил и группиро­вок. В результате развития несбалан­сированной политики в даге­станском об­ществе ускорен­ными темпами проис­ходила поляри­зация мнений и позиций раз­личных сил.

Все отчетливее проявлялись тенденции к политизации ислама, усилению внутриконфессиональных про­тиворечий (разногласия между суннитами и шии­тами, фундамен­талистами и модернистами, ваххабитами и тарикатистами). Век­тор величины социально-политической напряженности в рели­гиозной среде во многом определялся противостоянием между тарикатистами и ваххабитами.

По мнению отдельных мусуль­манских авторитетов Дагестана, ваххабизм в условиях России был ориентирован на разжигание внутрирелигиозной и межэт­ниче­ской разобщенности и провоцирование гражданской войны. Ваххабиты в своей пропаганде особо подчеркивали, что война будет носить священный ха­рактер, и в конечном итоге приведет к победе независимого от России ислам­ского государства Даге­стана и Чечни. По утверждениям ваххабитов, установле­ние ис­ламской власти в Дагестане должно произойти после прохожде­ния трех основных этапов, на первом из которых ведется мас­совое рас­пространение ис­лама, на втором - достигается единение всех му­сульман, и на последнем этапе - ведется джихад, в ре­зультате ко­торого в государстве устанавливается и укрепля­ется исламское правление.

Таким образом, ситуация в религиозной среде Дагестана имела определен­ные тенденции к возможному осложнению в связи с активизацией деятельности различных религиозно-политических структур, выступающих с непримиримых позиций и ориентированных на смыкание с ин­тересами региональных центров силы и их стратегическими устремлениями. Со сто­роны сил религиозной оппозиции по отношению к Дагестану отмечалась ак­тивная подготовка к реализации наме­ченных программ. Действующие в Азер­бай­джане международные исламские организации оказывали гуманитарную и иную помощь религиоз­ным организациям Чечни и Дагестана. Деятельность функциони­рующих в Баку филиалов и отделений международных ислам­ских организаций была сориентирована на развитие исламистских идей в республи­ках Северного Кавказа, что, в свою очередь, свидетельствовало об использова­нии Азербайджаном религиозного фактора в ослабле­нии позиций России в се­верокавказском регионе.

В результате мер по пресечению их деятельно­сти, предпринятых властями Дагестана, десятки наиболее ради­кально настроенных сектантов переселились на территорию Чечни. Там ими были созданы военные формирования для ведения боевых действий в Даге­стане против «узурпаторов, препятствующих пропаганде ислама». В состав формирований влились ваххабиты, вынужденные высе­ляться из-за преследова­ний властей на территорию Чечни, откуда они должны были вернуться на ро­дину с «победной освободительной миссией». В распространявшейся пропа­гандистской литературе, и, в част­ности, в «Манифесте джамаата Дагестана к мусульманам мира» вах­хабиты обвиняли руководство Дагестана в противо­правной деятель­ности, направленной на ущемление интересов верующих, счи­тая, что «руководством Дагестана, и теми, кто сотрудничает с ним, «начата пол­номасштабная борьба против истинных мусульман».

В связи со сложившейся обстановкой, руководством самопро­возглашенного исламского джамаата Да­гестана в городе Гудермес в начале 1998 года на сове­щании сил религи­озной оппозиции обсуждалась ситуация в Дагестане, указы­валось на важность роли джихада и необходимости практической реа­лизации его идей. В результате была вы­работана общая стратегия и даны оценки ситуа­ции в Дагестане и вокруг него. В соответствии с классической теорией джихада, от­ношения между ваххабитами и руководством Дагестана были признаны как «воен­ные со всеми вытекающими из этого обстоятельствами». В связи с этим, ли­деры исламского джамаата призвали своих сторонников «в полном объеме ак­тиви­зировать исламский призыв и вести джихад против неверия и всех тех, кто его олицетворяет». Руководителям ваххабитских структур на территории Даге­стана, а также любому члену религиозного братства рекомен­довано было пересе­литься в соседнюю Чечню. Решение ваххабитов о признании Дагестана в каче­стве дар ал-куфр с соответствующими последствиями, связанными с необходи­мостью переселения в дар ал-ислам, отдельными теологами подверглось резкой кри­тике.

Надо признать, что в данном случае исламистами вновь была продемон­стрирована жесткость позиции и суждений, что, в принципе, всегда было харак­терно руководству ваххабитского движения. Например, ранее практически все религиозное население республики, за исключением последователей салафизма, ими было признано джахилийским. В отдельных случаях оно обвинялось в неверии, что также обусловливало необходимость ведения против него джихада. Как указывалось в заявлении религиозной оппозиционной ор­ганизации, ваххабиты Дагестана считали себя «единственной общиной, занимающейся исламским призывом и ведущей джи­хад». Организация выступила с предупре­ждением о том, что «военно-политическая деятельность в Даге­стане или за его пределами, а также любая операция военного ха­рактера или содействие подобным акциям оружием, финансами, либо иными средствами без уведомления ваххабитского руково­дства, будут расценены как провокация, игнори­рование воли религиозного центра и попытка внесения раскола в ряды мусульман». По мнению лидера ваххабитов муллы Багау­дина Магомедова, указанные мероприятия предусматривались в целях консолидации исламских политических сил в мощное единое движение на пути Аллаха и для координации действий в рам­ках общей исламской стратегии.

В связи с вхождением в новую фазу деятельности, следует сказать и о том, что незадолго до оглашения манифеста о джихаде между чеченскими и дагестанскими вооружен­ными группировками было подписано соглашение и о военном союзе. Произошло это в конце 1997 года в Гудермесе, где о военном сотрудничестве договорилось руководство «боевых подразделений джихада Дагестана», представленных исламским джамаатом и командование армии генерала Дудаева. Как заявил командующий этой армией Салман Радуев, все боевые подразделения, находящиеся под его командова­нием, «готовы прийти на помощь братьям мусульманам из Даге­стана». Военный союз, который определил обязательства двух сто­рон, был расценен как «важный вклад в деле служения Аллаху и развития духа освободительного джихада на Северном Кавказе». В соответствии с пунктами договора обе стороны, во-первых, обя­зались, в случае агрессии третьей стороны или в случае ее угрозы, оказывать друг другу военную и иную помощь; во-вторых, исходя из целей и задач до­говора, обе стороны обязались содействовать укреплению мира и стабильности на Кавказе и урегулированию конфликтов рели­гиозного и межэтнического характера; в-третьих, сторонами признано, что договор может быть соблюден только лишь в соот­ветствии с нормами шариата, и исключительно на основе требований Корана и Сунны.

Договор был подписан с учетом сложившейся ситуации, «действиями властей и обострением обстановки в религиозной среде», чем и объяснялась его «своевременность». В совместном заявлении сторон говорилось, что этим договором положено начало тесного сотрудничества между народами и боевыми подразделениями джихада Дагестана и Ичкерии. «Единственный путь нашего спасения, - говорили инициаторы двустороннего военного соглашения, - это объединение усилий, и сегодня мы начали с военного объединения, военного союза, потому что сегодня на Кавказе очень сложная ситуация». Инициаторы подписания военного союза, зая­вили о единой цели, исходящей из того, что у ислама нет границ, в силу чего следует приложить все усилия для создания единого мусульманского общества на всей территории Кавказа. Предполагалось, что в него будут входить Азербайджан, Дагестан, Ичкерия, Игушетия, Кабардино-Балкария, Кара­чаево-Черкессия, все народы Кавказа.

С этой целью в районах сосредоточения контролируемых им военно-трени­ровочных баз, расположенных на территории Чечни, стали направляться миссионеры и специалисты из Азербайджана, Таджикистана, Турции и Пакистана. Следует отметить, что регулярные поездки зару­бежных миссионеров в Чечню и Дагестан и широкий поток религиозной литературы из Саудовской Аравии, ОАЭ, Египта и других стран в течение 90-х годов создали мощную идеологическую платформу ваххабитов, идейно-религиозные воззре­ния которых достаточно близки к талибам. Характерно, что с активизацией деятельности дагестанских ваххабитов в республике отмечались неоднократные факты нане­се­ния визитов талибами к дагестанским и чеченским братьям по вере, как к своим последователям, что в последующем неоднократно подтвер­ждалось на практике.

Влияние позиции Дагестана на характер ре­гиональной геополитики имеет исторические корни. В этом плане харак­терно, что как в ходе, так и после окончания военных действий в Чечне наблюдалось активное смыкание интересов влиятельных религиозных и военно-политических сил в Дагестане и Чечне. Сторонники вахха­бизма при организации своей пропаганды использовали сложную соци­ально-экономическую си­туацию в республике, ориентируясь, прежде всего, на незащищенные слои населения, выдвигали те­зисы о необходи­мо­сти борьбы с преступ­ностью с использованием норм шари­атского су­до­производства. Несо­мненно, подобное стечение обстоятельств резко уве­личи­вало шансы на успех исламистских сил в обеих республиках, в ре­зуль­тате чего актив­ные наступательные действия могли парализовать дейст­вия против­ников исламской модели развития. Речь, прежде всего, шла о попытках осуще­ствления планов по созданию чечено-дагестан­ского оппозиционного во­енно-политиче­ского аль­янса. По мнению их лидеров, западные державы, заинтересо­ванные в энергетических ре­сурсах Кавказа, должны поддержать центробежные силы в регионе, по­скольку только не­зависимый Кавказ может обеспечить ста­бильность, без которой не может быть и речи о нормальных маршрутах транспорти­ровки каспийской нефти. В перспективных планах по «деколони­зации Кавказа» ставка делалась на представителей радикального ислама, главной стратегической целью которых на ближайшую пер­спективу являлось объединение Чечни и Дагестана в единое исламское государство. Для этого ставилась задача проведения си­лами «дагестанской армии джихада» ди­версионно-террористических актов в отношении дислоцированных на терри­тории республики российских войск.

Новая тактика оказала влияние на смещение некоторых акцентов в идейно-пропагандистской деятельности дагестанских ваххабитов. Если на начальном этапе основное внимание ими уделялось теологическим спорам с тарикати­стами, то в последующем усилия были сориентированы на силовые методы борьбы с существую­щей властью. Теперь речь уже шла о подготовке идеологи­ческой базы под дея­тельность дагестано­-чеченских диверсионных групп, на­правленной против российских воинских частей на территории Даге­стана и других регионов Северного Кавказа. Дальнейшие события показали, что пред­принятое чечено-дагестанскими вооруженными группами вторжение в Дагестан в августе 1999 года не нашло поддержки у местного населения. Попытки исполь­зовать исламские лозунги полностью провалились в силу очевидности замыслов военно-политического руководства соседней республики осуществить прорыв к Каспию в целях создания благоприятных условий для деятельности в регионе антироссийских сил. Позже в октябре 1999 года президент А.Масхадов прямо обратился к руководству североатлантического блока с предложением ввести в регион так называемые миротворческие контингенты и повторить пример назем­ной операции американцев в Косово. Характерно, что им же был смещен с долж­ности муфтий Чечни А.Кадыров, который критически выступал против активи­зации в республике сторонников ваххабизма, совершивших в итоге вооруженное вторжение в Дагестан. От муфтия А.Кадырова, принадлежащего к одному из из­вестных тарикатов, президент А.Масхадов потребовал объявить России джихад, чем окончательно дезавуировал свою причастность к перспективным планам че­ченских полевых командиров и лишний раз подтвердил отчетливую тенденцию политизации ислама в Чечне.

Использование религиозного фактора в политике имеет достаточно давние традиции и приобретает особую актуальность в переломные периоды историче­ского развития тех или иных стран и регионов. Происходящие в настоящее время в северокавказском регионе события фактически также предопределены логикой мирового развития, в ходе которого каждое государство преследует собственные интересы, прибегая, в том числе и к манипулированию исламской риторикой

Для того чтобы разобраться в специфике трагических событий на Северном Кавказе, необходимо понять, почему и с какой целью столь активно эксплуати­руется теория джихада, и каким образом в деятельности иностранных волонте­ров отражаются интересы тех, кто подталкивает добровольцев из различных мусульманских стран к активным дейст­виям на территориях других государств.

Известно, что официальные структуры мусульманских стран отрицают уча­стие своих граждан в подобных конфликтах. Между тем имеются многочис­ленные факты, свидетельствующие об участии иностранных наемников в воо­руженных действиях на территориях других государств. Например, в августе 1999 в ходе боев в Дагестане в составе дагестано-чеченских незаконных воору­женных формирований погибли 37 наемников из арабских стран [16]. Как отме­чает в связи с этим сирийский исследователь доктор Йусуф ал-Исса, «организа­ции политического ислама поддерживают сепаратистские движения в Даге­стане, полагая, что последние ведут религиозную войну. Эти организации, под­держав исламистов Дагестана, поддерживают межнациональную и межрелиги­озную борьбу в России, что опасно в принципиальном плане, так как это ведет к подрыву безопасности и стабильности не только в России, но и в регионе Ближнего Востока» [17].

В результате подмены понятий, пишет он, «мусульмане оплачивают закятом ошибки своих политических руководителей, поддерживающих террористиче­ские организации» [18]. Более того, известно, что до вторжения этих банд в Дагестан их лидеры об­ращались к ряду религиозных авторитетов, в частности, Абдаллаху Аззаму, Джунайду Багдади и Абдаллаху Омару за благословением данной акции. По­следние, в свою, очередь, после консультаций с улемами Саудовской Аравии издали соответствующую фатву (религиозно-правовое заключение).

Однако анализ движущих сил вооруженной кампании против Дагестана по­казывает, что данной акцией чеченский политический истеблишмент настой­чиво пытался экспортировать в Дагестан и воспроизвести его уже в форме эт­нического и религиозного раскола получившееся в Чечне на уровне клановых и властных блоков ваххабитско-тарикатское противостояние. Подобные по­пытки имели характерную активность, и после фиаско чеченской военно-полити­ческой машины в Дагестане в августе-сентябре 1999 года. Прежде всего, обра­щает на себя внимание изначальная двусмысленность экспорта в Дагестан ударного, конфликтного ваххабизма, получившего боевую выучку на террито­рии соседней республики. Ваххабитские группировки из числа дагестанцев, выдвинутые чеченцами в первый эшелон экспансии, были призваны создать ощущение внутреннего исламского бунта. Характерно, что уже в период воен­ных действий в Дагестане агентство «Рейтер» в отношении боевиков использо­вало термин «moslem rebels» («мусульман­ские повстанцы»). Власти Саудовской Аравии, в свою очередь, официально об­ратились к правительству России с просьбой не называть сторонников так называемой ислам­ской реформы в Дагестане «ваххабитами».

Рассматривая состояние форм исламской самоорганизации в России, и осо­бенно на Северном Кавказе, прежде всего, обращает на себя внимание наличие ярких признаков внутриисламского конфликта между сторонниками так назы­ваемого «чистого ислама» и традиционного тарикатизма сначала в Дагестане, затем и в Чечне. Однако в Чечне этот конфликт принял форму противостояния политических блоков в руководстве республики.

По мнению американского эксперта в области терроризма и необъявленных войн Иосифа Бодански, впервые к исламскому фактору в 1994 году обратился Д.Дудаев. Именно тогда, считает он, сопротивление чеченцев России он пред­ставил как джихад и обратился к мусульманскому миру с просьбой о под­держке. Однако помощь с их стороны, пишет он, не спешила прибывать, по­тому что ведущие мусульманские государства находились к этому времени в процессе стратегических переговоров с Москвой, и поддержка чеченцев небла­гоприятно отразилась бы на расширяющихся двусторонних отношениях [19].

Другого мнения на этот счет придерживается шведский ученый Сванте Кор­нелл. Согласно ему, когда началась первая война, Дудаев воздерживался от ис­ламской риторики даже в самые тяжелые ее периоды. В последующем ситуация коренным образом изменилась, поскольку вся военная акция стала проходить под религиозными лозунгами. Чеченское руководство объявило джихад, и бое­вики стали относить себя к числу моджахедов, используя те же термины, что во время джихада в Афганистане против Советского Союза [20].

На наш взгляд, точка зрения С.Корнелла ближе к истине, хотя он и не ука­зывает на конкретное время объявления джихада, или, по крайней мере, на время начала активного использования этого понятия чеченскими лидерами в пропагандистских целях. Относительно мнения И.Бодански надо сказать, что Д.Дудаев, как светский руководитель, никак не мог объявлять джихад или сколько-нибудь всерьез использовать данный фактор в своей политике, по­тому что интенсивные консультации по этому поводу продолжались вплоть до весны 1995 года. Объявление джихада, также как объявление всеобщей мобилизации есть исключительная прерогатива имама, который может при­бегнуть к этой мере лишь при необходимости, определяемой им же самим. Исходя из практических соображений в условиях индивидуальной обязанно­сти в джихаде, ему должен быть придан характер общественный значимости, что также находится в компетенции имама, либо иного руководителя, обла­дающего соответствующим авторитетом для издания фатвы по этому поводу.

Решение о правомочности объявления джихада, на наш взгляд, принималось коллегиально не на территории Чечни, более того - религиозными лидерами, которые к этой территории никакого отношения не имели. Что касается самих религиозных руководителей Чечни, то в связи с этим достаточно сказать, что после начала первой войны духовный лидер мусульман Чечни М.Х.Алсабеков, принадлежащий к кадирийскому тарикату, призвал чеченский народ к газавату, назвав сопротивление чеченцев российским войскам «справедливой и бого­угодной войной». Однако через некоторое время он опроверг собственное заяв­ление, признав, что участие чеченцев в этой войне не является газаватом. Дис­куссия о газавате имела свое продолжение и после его отъезда в Казахстан. В частности, последователи другого менее влиятельного в Чечне тариката на­кшбандийа заявили, что сопротивление чеченцев нельзя назвать газаватом.

Немаловажным в этом вопросе является мнение и духовных авторитетов Да­гестана. Один из наиболее известных тарикатских шейхов Дагестана Саид Апанди из Чиркея, касаясь религиозных мотивов войны в Чечне и отношения к ней мусульман Дагестана, особо подчеркивает, что «газават совершается только ради интересов ислама. Если сегодня нам станут запрещать делать намаз, по­ститься, потребуют закрыть мечети и медресе, запретят совершать хадж, и если тогда мы выйдем на борьбу, то вот ее то и можно назвать газаватом. А какой га­зават мы должны объявлять сегодня, когда в Дагестане построены и функцио­нируют более трех тысяч мечетей, в каждом городе и во многих селах открыты медресе и исламские институты, по пятнадцать тысяч дагестанцев ежегодно со­вершают хадж, повсюду за рубежом в исламских заведениях учатся наши дети. То, что эти люди делают, прикрываясь словом «газават», это - настоящая фитна (смута), а не газават» [21].

Под словом «смута» средневековый арабский философ Ибн ал-Араби подра­зумевает «великую порчу на земле, которая вносит раскол» в слово божье, что влечет «путаницу между верующим и неверным, вызывает смерть и сумятицу в умах и поступках мусульман». В понимании другого средневекового ученого ал-Куртуби «фитна» (смута) - это «война с ее набегами и пленниками, что в итоге также означает великий порок, проявление неверия» [22].

Как отмечалось выше, война, ведущаяся мусульманами, должна быть ос­нована на определенных принципах, главный из которых заключается в том, что джихад может начаться как мера ответная на проявленную со стороны враждебность, причем, как отмечают мусульманские правоведы, речь идет исключительно о враждебных действиях, а не мыслях или мирном соперни­честве в вопросах веры. Это важное положение подтверждается соответст­вующей обусловленностью, содержащейся в коранических текстах. В резуль­тате джихада от людей должна быть отстранена опасность смуты с тем, чтобы они придерживались ориентиров единобожия («таухида»). Смута в исламе (арабск. «фитна» понимаемое в таких значениях как «искушение», «неверие», «куфр») может иметь место, когда пытаются скло­нить мусульман к отступничеству от веры, насаждают порок в различных сферах жизни общества, когда всячески ограничиваются и попираются права верующих мусульман. Как видим, в этой сфере права российских мусульман, в том числе на Северном Кавказе, никаким образом не ущемлялись и не ограничивались. Достаточно вспомнить невиданные темпы религиозного ренессанса, ха­рактерного для регионов распространения ислама в постсоветское время. Вместе с тем не следует забывать и о «набегах» и «пленниках», о которых говорит ал-Куртуби. Ведь именно нападения, похищения заложников, и убийства, если вспомнить, были обычным явле­нием на Северном Кавказе всего лишь несколько лет тому назад, зримо напоминая о смутных временах средневековья.

Более того, авторитетные мусульманские правоведы весьма критически рассматривают и вооруженный путь установления исламского строя [23], о кото­ром в течение 90-х годов говорили отдельные чеченские политики. Напри­мер, известный пакистанский идеолог Абу ал-А’ла ал-Маудуди указывает на опасность подобного силового пути, так как он неминуемо может вызвать от­ветную реакцию на проводимые изменения, в результате чего в обществе будет проливаться кровь и воцарится смута. Успех, гарантируемый этим методом, подчеркивает ал-Маудуди, имеет временный характер. Следовательно, в итоге потраченных усилий развитие общества в целом на многие годы будет отбро­шено назад.

Как нам представляется, при объявлении джихада в Чечне рядом известных мусульманских ученых из различных зарубежных стран был использован ин­ститут так называемой шуры, коллективных консультаций, с целью принятия обоснованного и согласованного решения по конкретному религиозно-право­вому вопросу, каковым джихад и является. Скорее всего, именно после приня­тия подобного решения о правомочности объявления джихада на территории Чечни, не ранее 1995 года в письменной форме была издана фатва, оглашенная одним или несколькими религиозными лидерами северокавказских исламистов.

Характерно, что во время второй военной кампании в 1999 году Хаттаб, по свидетельству Ш.Басаева, «более полугода потратил на консультации с ислам­скими учеными и студентами» для того, чтобы доказать, что «наш джихад ве­дется в рамках шариата» [24]. Однако в таком свете военные действия со стороны сепаратистов на территории Чечни воспринимают далеко не все мусульмане. Известно, например, что в Дагестане тезис о джихаде мусульманами практически полно­стью отвергается, которые сравнивают действия чеченских повстанцев со смутой в рамках мусульманской общины. Более того, сами ваххабиты, в частности сторонники Аюба Астраханского, считающегося последователем наиболее радикального крыла ваххабитского движения в России, также не считают военные действия в Чечне джихадом. Прежде всего, считают они, участниками этих событий, по крайней мере, из числа дагестанских добровольцев, не выполнены ряд важных правовых установок, при которых джихад считался бы юридически оправдан­ным. Например, до участия в джихаде, моджахеды обязаны направить членов своих семей на исламскую территорию, где они находились бы в полной безо­пасности. Исламских территорий с подобными условиями, полагают они, на се­годняшний день в мире не существует. Во-вторых, на участие в джихаде не­обходимо разрешение со стороны родителей будущих моджахедов. В данном случае речь об этом также не может идти, так как многие сторонники Багаудина Магомедова, участвующие в военных действиях, имеют неприязненные отно­шения с родителями, которые обвиняются ими в «приверженности язычеству» и отходе от принципов «чистого ислама». С учетом этого, считают астрахан­ские ваххабиты из числа дагестанцев, «врата джихада» не открыты и все, кто погибает, якобы участвуя в джихаде, не попадают в рай и не могут считаться мучениками за веру.

В данном случае речь, скорее всего, идет о том, что вступление в джихад тре­бует наличия психологической перманент­ной позиции у мусульманина, что можно сказать о призыве к джи­хаду вообще, если в нем есть необходимость. Тем не менее, такое оп­ределение джихаду как религиозному долгу мусульма­нина не явля­ется абсолютным и отличается от других форм религиозных пред­пи­саний верующего. Например, ни одному сыну не разрешается всту­пать в войну без согласия родителей, что в то же время возможно в случае захвата противником части мусульманской территории - дар ал-ислам. Однако если даже и в этом случае участие сына в войне подвергает его родителей смертель­ной опасности, то бремя религи­озной обязанности с него снимается. Далее, если мусульманин, со­блюдая обязанности по участию в джихаде или под предлогом их со­блюдения, освобождает себя от других обязательств, в том числе и в лич­ной жизни, то он также не может считаться ведущим истинный джихад, кото­рый соответствовал бы повелениям Аллаха. Одним сло­вом, участвующего в джихаде в данном случае нельзя назвать право­верным и истинным мусульма­нином [25].

Тем не менее, первые добровольцы из числа так называемых дагестанских ваххабитов, вероятно, влились в чеченские вооруженные формирования весной 1995 года после обнародования фатвы о джихаде и объявления соответствую­щей мобилизации их духовным руководителем Багаудином Магомедовым.

Российский исследователь ислама А.В.Малашенко в конце 1995 года писал о том, что нет каких-либо серьезных оснований для того, чтобы рассматривать первую войну в качестве джихада [26].

Ситуация несколько изменилась в последующем. Как известно, перед по­следней войной в Чечне предпринимались достаточно активные попытки вве­сти нормы шариата и объявить о создании исламского государства. Использо­вание ислама в политических целях стало драматично активным уже в период войны 1994-1996 годов, что привело к укреплению религиозных тенденций в чеченском обществе, хотя с чеченской стороны конфликт до определенного времени определялся как этнический и оценивался в терминах национальной проблемы. Как отмечает в связи с этим Сванте Корнелл, война в Чечне, начавшаяся в 1999 году, сразу выявила известные различия по сравнению с вооруженной стадией конфликта 1994-1996 годов. Первая война, считает он, была, прежде всего, этническая или национальная, в то время как вторая имеет в основном явный религиозный ха­рактер. Вместе с тем война 1994-1996 годов обострила религиозную обстановку в самой республике. Ислам, являясь бесспорным религиозным, духовным и со­циальным фактором, во время войны превратился и в серьезный политический фактор [27].

Перед второй войной Чечня ввела шариатское правление и провозгласила себя исламским государством [28]. Ислам стал широко использоваться как сред­ство легитимизации. Здесь можно выявить две причины. Во-первых, война 1994-1996 годов привела к усилению позиций радикального ислама в чечен­ском обществе. Во-вторых, прозападная ориентация, которой изначально при­держивалась Чечня, не дала ей ни моральной, ни финансовой поддержки. Вме­сто этого Совет Европы принял в свои ряды Россию [29].

В результате во время первой войны стала делаться активная ставка исключительно на военные усилия и на то, чтобы придать им религиозный характер. Лидеры вооруженной оппозиции надеялись тем самым добиться иностранной финансовой помощи. Более важно в этих условиях, что увеличивалось число мусульман, которые прибывали в Чечню для ведения джихада против России. Именно зарубежные мусульманские боевики, подчеркивает С.Корнелл, главным образом увеличи­вали риск расширения конфликта [30].

Известно, что чеченские вооруженные формирования финансовую помощь получают в некоторых мусульманских странах, прежде всего, от частных учре­ждений или отдельных лиц, которые извлекли огромные выгоды из нефтяного бизнеса и стремятся в глобальных масштабах распространять радикальные формы ислама. Сходное явление, считает С.Корнелл, было одной из причин по­явления движения талибов в Афганистане. Подобную помощь он расценивает как условное выражение приверженности к политическому исламу. Их главная цель - содействовать распространению радикальных форм ислама по всему миру, как мы можем ви­деть это на примере движения талибов в Афганистане. Однако взамен Чечня должна была поддержать ислам на политическом уровне, провозгласить шари­атское правление и принять ту интерпретацию ислама, которую предлагают ваххабиты Саудовской Аравии [31].

В связи с этим важно отметить, что вовсе не обязательно полагать, что религиозные соображения в этой ситуации имели решающее значение. Несмотря на заметную исламизацию общества в большин­стве мусульманских государств и характер их внешней политики, «едва ли можно согласиться с наметившейся традицией любую внешнеполитическую акцию того или иного мусульманского государства квалифицировать как «ис­ламскую», как проявление «исламского фактора» в международных делах» [32].

Действительно, чаще всего деятельность мусульманского государства мотиви­рована не религиозными соображениями, а геостратегическими, этнополитиче­скими, историческими и иными факторами, никакого отношения к исламу не имеющими. Тем более в данном случае совершенно очевидно, что затяжная война вблизи каспийского нефтяного бассейна может обеспечить дальнейшее бесконкурентное увеличение объемов нефтедобычи в монархиях Персидского залива.

Таким образом, Чечня, начиная с середины 90-х годов, находится как под внутренним, так и под внешним давлением, направленным на то, чтобы усилить ее зависимость от исламского мира и придать конфликту исключительно рели­гиозный характер.

Мусульманской страной, уже с весны 1994 года непосредственно вовлечен­ной в активную поддержку джихада в Чечне, Иосиф Бодански называет Паки­стан [33]. Именно в это время поддерживаемые пакистанцами талибы начали мощное наступление, чтобы обезопасить каналы переправки с территории Аф­ганистана героина, который в последующем давал возможность финансировать восстание чеченских сепаратистов. Исламабад вмешался в ход событий, чтобы гарантировать продвижение потока наркотиков и укрепить отношения между чеченцами и афганцами, поддерживаемыми Пакистаном. Для расширения пря­мых контактов между пакистанскими спецслужбами и чеченским руководством к этому процессу были подключены структуры «Хезб-е ислами» Гульбеддина Хекматиара.

В период между апрелем и июнем 1994 года чеченская делегация, возглав­ляемая Ш.Басаевым, посетила некоторые районы в Пакистане и Афганистане, в которых была создана соответствующая инфраструктура. Чеченцы посетили боевиков в провинции Хост, затем - лагеря, управляемые инструкторами «Хезб-е ислами». В Пакистане чеченцы имели ряд встреч с пакистанским руково­дством на высоком уровне, в частности, с генералами Насируллахом Бабаром, Афтабом Шахбаном Мирани и Джавидом Ашрафом. Последний был представ­лен как глава отдела пакистанской Межведомственной службы разведки, отве­чающего за поддержку и субсидирование деятельности исламистов за преде­лами страны. Эти три должностных лица и стали в последующем патронами объявленного чеченцами джихада, именно они в первую очередь покровитель­ствовали программе всестороннего обучения и вооружения чеченцев в Паки­стане и Афганистане.

Обучение чеченцев в лагерях на территории Афганистана началось немед­ленно и первая их сотня, по данным И.Бодански, была направлена в лагеря в провинции Хост, где в числе двух-трех сотен узбеков и таджиков они стали обучаться методам ведения партизанской войны и готовиться к экспорту ис­ламской революции на собственные территории. В качестве наиболее важного аспекта совместной деятельности рассматривалась подготовка некоторых че­ченцев в центре «Марказ-и даава» в Пакистане.

К концу 1994 года число инст­рукторов, направляемых в Чечню, увеличилось. Межведомственная служба разведки организовывала смешанные группы из числа недавно обученных че­ченцев и отставных пакистанских оперативных работников, большинство из которых имели длительный боевой опыт в отрядах моджахедов в Афганистане. Как сообщает И.Бодански, эти подразделения прибывали с большими партиями оружия и боеприпасов. Кроме того, бойцы из батальона афганских моджахедов, размещенного в Пакистане, также были направлены Чечню в конце 1994 года для оказания поддержки пакистано-чеченским подразделениям. Руководимые пакистанцами группы уже в первой половине 1995 года вступили в бои с рос­сийскими войсками. Характерно, что пакистанская Межведомственная служба разведки сохраняла за собой право боевого и тактического контроля над этими подразделениями. Пакистанские командиры поддерживали связь с Исламаба­дом, специфика которой уже отличалась от тех контактов, которые осуществля­лись между силами исламистов в Кашмире и их тыловыми базами в Паки­стане [34].

Вспышка военных действий в конце 1995 начале 1996 года вновь вызвала в Чечню волну моджахедов и оружия. В начале января сообщалось, что «моджа­хеды все еще прибывают из всех соседних мусульманских государств, чтобы дать российскому врагу почувствовать вкус его собственной медицины». Неде­лей позже, сообщения командующих относительно исламизации чеченской борьбы и поддержки иностранных моджахедов были более оптимистичными. В середине января в разгаре сражения за Грозный, чеченские полевые командиры сообщали, что «множество пакистанских моджахедов прибыли в Грозный и те­перь полностью мобилизованы на борьбу с их чеченскими братьями».

В конце января командование исламистов сообщило о начале террористиче­ских действий против российских войск объединенными силами афганских, арабских и чеченских моджахедов. Одними из наиболее важных и боеспособ­ных сил вооруженного укрепления чеченских вооруженных формирований, по­ступивших в этот период, были организованные группы из стран Персидского залива (саудовцы, кувейтцы и т.д.) и стран Магриба (алжирцы, марокканцы, ту­нисцы и т.д.)

К этому времени Дудаев был больше всего встревожен ростом исламского фактора. Начиная с весны 1995 года, на его призыв к джихаду против России стали все более и более откликаться иностранные наемники. Силы чеченского сопротивления теперь становились все более исламизированными. Происхо­дила выраженная интернационализация конфликта в Чечне через вливание ис­ламских сил и появление возможности последовательного субсидирования структур моджахедов, управляемого государствами поддержки. Силы, стояв­шие за интернационализацией и исламизацией конфликта стали оказывать дав­ление на Дудаева с тем, чтобы активизировать вооруженную борьбу, называе­мую теперь джихадом, принявшим тяжелую и бескомпромиссную форму.

К се­редине 1996 года военные действия в Чечне в значительной степени ориентиро­вались и координировались в соответствии с глобальной стратегией борьбы, выработанной рядом мусульманских государств. Интеграция международных исламских сил в рамках чеченского восстания продолжала развиваться и рас­ширяться. Этот процесс лучше всего иллюстрирует поток моджахедов из Афга­нистана, Пакистана, Боснии, стран Ближнего Востока и масштабы обучении самих чеченцев в Афганистане, Пакистане, Иране и Турции [35], которые в даль­нейшем все более расширялись.

Согласно оценкам американских экспертов, к середине 90-х годов масштабы чеченской контрабанды наркотиков и дру­гих форм организованной преступности достигли огромных размеров. Была расширена сеть контрабандных маршрутов для доставки моджахедам оружия и боеприпасов, которая исламистами также использовалась для контрабандных целей, чтобы финансировать джихад и его сторонников. Увеличение объемов поставок и продажи наркотиков для финансирования псевдорелигиозной вооруженной чеченской кампании, а также поддержка чеченских фондов ведущими мусульманскими компаниями и бан­ковскими учреждениями на Западе явилось еще одним каналом расширения так называемого джихада лидерами исламистского движения. В связи с этим сле­дует отметить, что международные каналы поддержки чеченской военной кам­пании, особенно в США и Западной Европе, также контролируются ведущими международными мусульманскими организациями. Таким образом, финансовая помощь стала поступать не только из Саудовской Аравии, Кувейта, Катара, Египта, Ливии, Иордании, Афганистана, Пакистана, Судана, Объединенных Арабских Эмиратов, Турции, но и через Европу и США.

О выраженном интересе к Северному Кавказу свидетельствует и то обстоя­тельство, что еще до вынесения формальных политических решений относи­тельно будущего региона сразу несколько государств приступили к активным совместным экономическим маневрам. Наиболее важные усилия в этом на­правлении, в частности, по созданию так называемого Кавказского Общего рынка с целью установления контроля над энергоресурсами региона и исклю­чения всякого участия в этих проектах России предпринимались Соединен­ными Штатами и Великобританией. Решения по этому поводу, принятые в конце 1997 года, были поддержаны всеми государствами Закавказья, кроме Армении, ведущими западными нефтяными корпорациями и организациями, лоббирующими их интересы в Соединенных Штатах и Англии. Больше всего Москва была встревожена созданием Кавказско-американской торговой па­латы, потому что во главе ее был поставлен Хож-Ахмед Нухаев, руководитель преступных группировок в российской столице в начале 90-х годов и впоследствии первый вице-премьер в правительстве Зелимхана Яндарбииева.

Москве также было известно, что в октябре 1997 года группа видных бизнес­менов и политических деятелей из Англии, Пакистана и Гонконга подписали протокол о намерениях относительно создания Транскавказской энергетиче­ской компании совместно с Асланом Масхадовым. Согласно соглашению Чечня должна была участвовать в проекте, обеспечивая предстоящий консор­циум правом аренды части нефтепровода Баку-Грозный-Новороссийск с ис­пользованием соответствующих предприятий и инфраструктуры.

Свои интересы в кавказском регионе имеют не только указанные страны. К примеру, на первый взгляд может показаться, что у Саудовской Аравии меньше шансов добиться успеха в разворачивающихся политических играх в регионе, нежели у Турции и Ирана, непосредственно граничащих с Кавказом. Однако «рычаги, имеющиеся в ее распоряжении, лежат, скорее, в сфере идеологии и финансов, но тут она, пожалуй, превосходит своих конкурентов. Распростране­ние ваххабизма в Центральной Азии и на Северном Кавказе как раз и является тем самым идеологическим рычагом, которым Саудовская Аравия успешно пользуется» [36]. Если же учесть неограниченные финансовые возможности этой страны, то станет ясно, что она серьезнейшим образом участвует в политиче­ских играх вокруг нефти.

В конечном счете, учитывая динамику развития исламизма в Таджикистане и Центральной Азии в целом, можно было предвидеть появление радикального мусульманского пояса, простирающегося от Афганистана до Чечни. Такой пояс под контролем и поддержкой Саудовской Аравии и Пакистана мог быть ис­пользован для содействия их глобальным и региональным проектам. Поэтому в то время как Москва к концу 1996 года стала все чаще говорить о завершении военной операции в Чечне, чеченские полевые командиры восприняли это, как начало нового этапа джихада, направленного на создание не только исламского государства, но и на установление нового регионального порядка на Кавказе. Кстати, уже после агрессии против соседней республики в августе 1999 года Ш.Басаев прямо говорил в арабской прессе о «священном джихаде» и необхо­димости построения «великой Ичкерии» на территориях Дагестана, Чечни и Ингушетии.

Именно в этой связи стали ясны намерения международных исламских сил и их западных покровителей в использовании на Северном Кавказе религиозного фактора и соответствующих исламских лозунгов, в том числе и тезиса о джихаде в Чечне для достижения своих политических и экономических целей. Следовательно, к лету 1999 года разворачивающаяся новая борьба, и в частности вооруженная авантюра в Дагестане, в долгосрочной перспективе рассматривалась чечен­скими идеологами задачей более важной, чем последствия первой чрезвычайно разрушительной войны, которая лишь относительно недавно закончилась.