Духовная связь элитарных и неэлитарных слоев

При этом надо отдавать себе отчет, что российское общество в его ны­нешнем состоянии просто не в силах противостоять такого рода порядкам. И не только по причине низкой активности гражданских ассоциаций (или сег­ментов зарождающегося вопреки всему гражданского общества), а в основ­ном из-за духовной солидарности элитарных и неэлитарных слоев в их от­ношении к криминальной этике. По сути российское общество культурно оправдывает и поддерживает криминализированные формы и стиль исполь­зования власти. Ведь среднестатистический россиянин — это человек, кото­рый живет "по совести и по правде", не доверяя "закону" и "начальству", но за определенную мзду готовый поступиться значительной частью своих прав, даже честью и совестью. Потому он не столько осуждает, сколько завидует коррупционерам, думая не о пресечении такого рода явлений, а о том, чтобы самому занять какое-нибудь "хлебное" местечко. Прошу понять меня пра­вильно: разумеется, данный пассаж нельзя отнести ко всем без изъятия рос­сиянам, однако мало кто из нас на протяжении жизни проявлял исключи­тельно духовную бескомпромиссность или, как это издавна называли на Ру­си, чистоплюйство.

Впрочем, надо признать, что и помыслы элиты переполнены фетишами обыденного сознания, которые весьма последовательно обесценивают значе­ние правовых ориентации в структуре ее политике-социально го мышления. В этом смысле следовало бы указать на довольно широкое распространение в элитарной среде мировоззренческих приоритетов, в корне противоречащих рациональной организации жизни, следовательно, и власти тоже. Преслову­тая российская психея (или, как ее привычно именуют, — духовность) в ка­честве мировоззренческой величины оказывает разрушительное влияние на деятельность элитарных слоев. Ведь вне своих содержательных моментов лишь при переходе из мировоззренческого, философско-концептуального из­мерения в политико-административное она всегда ориентирует управляющих на сохранение в их профессиональном сознании норм и стандартов не пуб­личного, а бытового характера. Тем самым она побуждает управляющих пре­небрегать своими ролевыми приоритетами, способствуя доминированию не­формальных отношений над служебными. Следовательно, облагораживаю­щая, казалось бы, индивида система духовных ориентации, призывающая его всегда и везде оставаться человеком, руководствоваться возвышенными, а не приземленными идеями, в сфере публичной власти оказывает весьма нега­тивное воздействие. Эта российская "духовность" (как точнее именовал ее Бердяев — "душевность"; см.: 11) есть тот самый идейный продукт, который не укрепляет, а разрушает рационально-ролевые структуры поведения в сфе­ре власти.

В России "возвышенность" национального духа, а по сути — сознательная отрешенность от всего земного (и в первую очередь, от якобы низменных политических страстей), уже породила в свое время страшный вакуум в об­щественном сознании, который закономерно привел к утверждению и при­нятию обществом тоталитарных порядков. Несмотря на этот грозный урок,

российская политическая культура, даже бравирующая превосходством абст­рактно-спекулятивного сознания над рациональным отношением к власти и, стало быть, по-прежнему отмеченная властным безволием и отрешенностью от жизни, так не нашла сил для преодоления своей "духовности" даже на вершинах государства, в сфере правящих кругов.

Строго говоря, такого рода наблюдения лучше других убеждают, что эли­та, при нарастающей ее социальной удаленности от широких слоев населе­ния, продолжает оставаться носителем многих заблуждений и предрассудков массового сознания. Другими словами, культура элиты не только подпитыва-ется традиционализмом, но и сама воспроизводит его нормы и стандарты в практике руководства государством и обществом. Тем самым в конце XX в. (!) при решении судьбоносной для России задачи модернизации на высшие этажи ее власти транслируются стереотипы массовой культуры. Легитимизи­руя же в своей деятельности многие черты этого досовременного, по сути варварского, культурного круга (антисемитизм, ксенофобия, шовинистиче­ская нелюбовь к "чужакам" и пр.), элита фактически способствует резонансу реакционных социальных и политических идей в обществе. А такие мировоз­зренческие связи между массовым и элитарным сознанием нивелируют многие аристократические (от греческого aristos — наилучший) черты самого элитарного мировидения, провоцируя порой даже восстановление уникаль­ных для эпохи модерна языческих (впрочем, характерных и для советской традиции) тенденций в сфере власти (например, примогенитуры, т.е. вырабо­танного еще московскими князьями механизма передачи власти по наследст­ву, — известно, как до последнего времени при республиканской форме правления президент Ельцин открыто и настойчиво искал своего политиче­ского "наследника"). Понятно, что подобные действия свидетельствуют о понимании высшими руководителями власти как привилегии даже не всей элиты и тем более не конституционного носителя суверенитета — многона-5 ционального народа Российской Федерации (ст. 3, 1 Конституции РФ), а оп­ределенного лица.

Если согласиться с вышеприведенной аргументацией, то можно увидеть, что сегодня правовые приоритеты и нормы конституционализма не являются ни ведущими, ни хотя бы значимыми установками профессиональной дея­тельности российской элиты; тем более они не оказывают серьезного воздей­ствия на процесс рекрутирования высших управленцев и нормы их отноше­ний с обществом. Право как ценность было и остается фикцией элитарной культуры, риск-рефлексией ее социального мышления, не укорененной в ее смыслозначимых ориентирах. А поскольку правовая определенность полити­ческой игры всегда сопряжена с неопределенностью ее последствий для кон­кретных акторов в сфере власти, то те, кто контролирует власть, и те, кто претендует на нее, скорее согласятся на использование любых — следова­тельно, par excellence неправовых — средств, которые гарантировали бы им властные преимущества. Кажется, ничто, кроме силы, не способно сегодня заставить российских политиков начать придерживаться правовых норм при восхождении к власти и при ее отправлении, равно как только силой можно побудить их к отказу от скрытых методов управления, от неформального и бюрократического сговора при согласовании интересов и целей, от наруше­ния законов, если они входят в противоречие с их корыстью. Поэтому зву­чащие сегодня со всех сторон призывы политиков самого разного идеологи­ческого толка к конституционализму по большей части являются не чем иным, как средством манипулирования массовым сознанием, приемом мис­тификации и дезориентации даже не конкурентов, а всего общества.