8. Глобализация и судьба государства: взгляды либертариев

Процесс глобализации, как он предстает в своей сегодняшней фазе, сопровождается развитием соответствующей идеологии. Отмеченная закономерность уменьшения роли государства получила развитие в трудах многих западных политологов. Но особенно остро и радикально критикуют государство представители либертарного направления. Складывается впечатление, что, желают они того или нет, но их отрицание позитивной роли государств прокладывает пути глобализации как процессу построения безгосударственного глобального общества. Основной тезис этой статьи состоит в том, что либертаризм, являясь продуктом процесса глобализации, последовательно и радикально разрушает сложившиеся представления о государстве, усиливая значимость над- и внегосударственных образований, но в то же время он предлагает интересные и оригинальные модели глобального общества, снимающие противоречие между государством и обществом. Движущие мотивы течения либертариев связаны с мощным процессом перестройки всего мирового порядка и с необходимостью нового подхода к организации совместной жизни человечества. Большую роль в становлении либертариев как самостоятельного идеологического течения играет продолжающаяся борьба между транснациональными корпорациями и государственной организацией обществ. Анализируя современные мировые процессы можно выделить ряд сил, поддерживающих развитие и распространение либертарных идей. Это прежде всего,

а) мощные транснациональные корпорации, заинтересованные в устранении государственных барьеров и в проведении политики Всемирной Торговой Организации (ВТО). Прокламируемое либертариями умаление роли государственных институтов приведет и приводит к возвышению международных или глобальных институтов, берущих на себя функции защиты и охраны порядка, причем выступающих как единый консолидированный механизм. Более конкретные и тесно сотрудничающие с населением институты заменяются на более абстрактные, отдаленные от национальной специфики глобальные нормы, поддерживаемые функционирующими на частной основе судами или частными армиями.

б) Далее, это имперские тенденции США, тиражирующие односторонний либертаризм, допускаемый только в отношении к другим государствам.

в) В третьих, это различные этнические и национальные группы, дисперсно расселенные в разных государствах, игнорирующих национально-культурную специфику этих групп и провоцирующих таким образом их негативную реакцию на государство.

г) И, в четвертых, катализатором таких идей является само государство, предавшее интересы своего народа и ставшее марионеткой в руках частных сил.

8.1. Социально-политические идеи либертариев

Впоследние годы в политической жизни стран Запада, особенно, США активизировались представители особого течения в социально-политической мысли, которые называют себя либертариями. Истоки и основные идеи либертариев тесно связаны с общим для них и классического либерализма наследием, среди исторических фигур которого — Дж. Локк, Д. Юм, Дж. Милль, а также представители русского анархизма, например, П. Кропоткин, М. Бакунин и др., а среди современных авторов — Л. фон Мизес, Ф. Хайек, Д. Фридман, М. Ротбард и др.

Но в своих выводах и размышлениях о роли государства и важнейших институтов современного общества либертарии ушли дальше своих предшественников и пришли к радикальным, а порой и парадоксальным суждениям, которые тем не менее способствовали распространению их идей среди довольно широкого круга западной интеллектуальной публики. Их взгляды и платформы берутся на вооружение и политическими лидерами. Как указывают сами либертарии, многие из их взглядов, которые скептически, а порой и негативно воспринимались политической аудиторией, были успешно реализованы в политике некоторых стран и, в первую очередь, Соединенных Штатов. Например, и администрация Рейгана в США и правительство М. Тетчер в Великобритании широко использовали либертарные взгляды и либертарную риторику в своих атаках на национализированную промышленность, государственное управление и социальные программы, в том числе и помощи бедным. Их экономическая политика и упор на приватизацию целиком диктовались либертарной верой в спасительную силу свободного рынка (маркета).

Эти концептуальные успехи позволили либертариям все более активно и настойчиво популяризировать свои взгляды среди населения и политического истеблишмента. Как политическая организация партия либертариев была создана в 1972 году и с тех пор регулярно участвовала в президентских выборах. Сегодня — эта третья партия в США по численности своих членов, несколько сотен представителей которых занимают официальные позиции в политической структуре страны.

На последних президентских выборах в США их кандидат Гарри Браун получил около 383 тысячи голосов, что составляет 0,4% от общего числа голосов. В то же время в этой президентской гонке Браун получил на 100 тысяч голосов меньше, чем в 1996 году, хотя опросы предсказывали ему даже 1,6% голосов. Представители партии либертариев в Конгрессе США получили в целом 1,66 миллионов голосов, что составляет наибольший общий объем голосов, полученный когда-либо третьей партией Америки. А всего по стране, по крайней мере, 3,3 миллиона избирателей голосовали за кандидатов этой партии.

Что более характерно, среди авторитетных теоретических оценок и мнений в США доминировали именно мнения и оценки этой партии. Интерес к идеям либертариев растет, обсуждение их позиций можно встретить и в самых обыденных контекстах американской жизни — в семьях, компаниях, не говоря уже об университетской или политической аудитории. В российской печати о либертариях писали К.С. Гаджиев (19) и В.В. Согрин (46), Т.А. Алексеева(2). Отдельные положения либертарной программы анализируются в работах В.А. Найшуля, А. Илларионова, С. Матвеевой, А. Левенчука, А. Кара-мурзы, Р.И. Капелюшникова. Обычно либертарии редко дифференцируются от более известных нам либералов. Тем не менее, хотя основные взгляды и теоретические позиции либертариев изложены в работах Л. фон Мизеса, Ф. Хайека, М. Ротбарда, Д. Фридмана, которые входят в круг представителей и либеральных течений мысли, сегодня либертарии конституируют себя как противоположные либерализму направления и, отмежевываясь от последнего, довольно жестко его критикуют.

В самом кратком изложении суть их взглядов можно выразить в следующем: тотальная критика насилия в обществе, полное отрицание осуществления какого бы то ни было принуждения по отношению к гражданам общества, акцент на свободно формируемых ассоциациях граждан как основном элементе самоуправляющегося общества, преобладание рыночных отношений не только в экономической, но и в социальной, и политической жизни обществ. Самая главная их позиция в ключевом для общества и социальной науки вопросе о взаимоотношениях общества и государства состоит в полном и принципиальном отрицании за государством какой-либо позитивной, созидательной или конструктивной роли в обществе. Возникновение государства они трактуют в соответствии с классической формулировкой его как аппарата насилия и принуждения, осуществляющего исключительно свои, частные, далекие от общества интересы, а существование и функционирование современных государств объясняют идеологической опорой населения на мифы, одним из которых является тот, что государство призвано создавать порядок в обществе. Вот в частности, преамбула к статье одного из современных либертариев: «Противоречие между государством и обществом является коренным для сегодняшнего глобального общества. Борьба между паразитарным государством и самоуправляемой коммуной составляет стержень современной эпохи. Мифы, которые породило правление государства, исчерпаны. Миф первый — о вечности государства. Миф второй — о его прогрессивности. Миф третий — о его ключевой роли в поддержании внутреннего порядка общества и его обороне» (80, с.14).

Но что предлагается взамен? Как мыслят себе либертарии поддержание этих важных для общества состояний стабильности и порядка? Какие институты призваны реализовывать потребности общества в обороне и внутреннем порядке?

Здесь, в отличие от классических либералов, остановившихся на выделении экономики из сферы государственного управления и допускающих существование минимального государства, либертарии полностью уповают на дальнейшее развертывание рынка и рыночных институтов и их проникновение во все сферы общества. Они не останавливаются на экономических аспектах, а помимо безусловного принятия тезиса о недопустимости государственного вмешательства в экономику, разрабатывают конкретные модели институтов и стратегии политических и социальных преобразований, расширяющих сферу проникновения рынка, указывают на условия проведения соответствующих реформ и пытаются исподволь строить реальные институты будущего свободного (от государства) глобального общества. Их работы посвящены не только экономике, но и далеким от экономики и рынка морально-нравственным, правовым, семейным, образовательным, медицинским, экологическим и прочим проблемам современного общества в контексте его освобождения от какого бы то ни было государственного регулирования. Логика исторического процесса, по их мнению, состоит в последовательном вытеснении государства и государственных институтов из всех сфер общества и в ориентации общества на самоуправление через рыночные и квази-рыночные взаимоотношения граждан будущего глобального гражданского общества. «Практическое превосходство рыночной системы над правительствами и государством стало уже довольно очевидным. Только догматики государства продолжают отрицать этот факт, очевидный, по крайней мере, в отношении к производству товаров и услуг. Экономисты-рыночники и либертарии идут много дальше. Они подтверждают рыночное преимущество почти во всех областях общественной жизни» (80, с. 21).

Среди либертариев выделяются два течения в их отношении к роли государства. Одна группа либертариев, называющая себя умеренными, близка к классическим либералам и признает, хотя и ограниченную роль государства, например, в обороне общества, объясняя эту уступку наличием агрессивных инстинктов в некоторых, недостаточно демократизированных современных обществах. Другая группа, называющая себя анархо-капиталистами, из числа наиболее известных — Мюрей Ротбард — последовательно проводя принципы рыночной свободы, заявляют, что свободный рынок мог бы даже лучше выполнять эту функцию по обеспечению защиты от иностранных государств, которая сегодня отдана на откуп государству. Это направление подчеркивает тотальную приватизацию всех государственных функций, в том числе и национальной безопасности, как наиболее важной из всех государственных служб. Цель либертариев — разорвать принудительные узы между правительством, которого они не принимают, и обществом и установить доминирование принципа частной собственности. Это, по их мнению, могущественный организующий принцип, который дает общее направление всем разрозненным индивидуальным действиям. Члены общества не нуждаются в едином приказе, у них есть единый принцип. Как говорит латинская формула: «ubi societas, ibi jus»; где есть организованное общество, там должны быть некоторые правила и ничего больше.

В политическом плане они считают, что выход из состава любых гегемонических отношений (сецессия) или сепаратизм есть главный тип политической реформы, который не противоречит цели установления чисто частного порядка. Основным средством своих реформ они считают «сецессию» — это сопротивление государству посредством отказа в поддержке какого-либо типа правления. «Сецессия», или уклонение — это, по их мнению, постепенный процесс расширения границ свободного общества. Образовательную сферу они также рассматривают как средство формирования граждан свободного общества и напрочь отделяют ее от какого бы то ни было государственного контроля.

Хотя в числе теоретиков этого направления много европейцев, основная деятельность либертариев разворачивается в США. Комментаторы склонны считать, что американцы стоят у колыбели рождающейся «Третьей партии», призванной изменить Америку. В качестве «кандидатов» на нее называют партию «зеленых» (5% голосов по последнему опросу), реформистов и либертариев (по 1% каждая партия). Чтобы представить, в каком социально-политическом климате формируются и пропагандируются взгляды либертариев, приведем предвыборные высказывания потенциальных руководителей «Третьей партии», в частности, Гарри Брауна, представлявшего партию либертариев: «Я баллотируюсь в президенты потому, что хочу, чтобы вы были свободны!

Свободны жить своей жизнью, как вы этого желаете, и как это должно быть, а не так, как этого желают Ал Гор или Джордж Буш. Свободны воспитывать своих детей, как считаете это необходимым вы, а не орава бюрократов всех рангов, видящих в ваших детях солдат, предназначенных создавать пресловутый «новый порядок» в мире. Свободны владеть каждым заработанным вами долларом и тратить и распоряжаться своими деньгами как вам угодно — всеми деньгами, а не теми, что вам оставляют правительственные чиновники, забрав львиную долю.

Джордж Буш, Ал Гор, Пэт Бьюкенен и Ральф Нэдер ведут спор по поводу основного вопроса: который из них наилучшим образом способен руководить вашей жизнью? Который из них знает лучше, в какого типа школе должен учиться ваш ребенок? Который из них знает, как именно страховая компания должна отвечать за ваше лечение? Который из них лучше знает, как организовать экономику, определить, сколько денег оставить вам из вашего заработка, и вообще решать, каков наилучший вариант вашего бытия.

Я участвую в предвыборной кампании потому, что не верю, что они способны руководить вашей жизнью. Я никогда не взял бы на себя такую ответственность. Я полагаю, что вы и только вы можете отвечать за свою жизнь. Правительство должно исчезнуть из вашей жизни, и все решения должны принимать вы сами, сами распоряжаться своими деньгами и жить, как свободная, независимая личность, а не как ребенок-несмышленыш, который требует наблюдения, руководства и опеки со стороны всесильного правительства.

На практике это означает:

1. Освобождение граждан от налогов путем создания федерального правительства минимальных размеров.

2. Уничтожение жульнической системы сошиал секьюрити — чтобы граждане сами могли решать, какую часть своего дохода сохранить и что с сохраненными деньгами делать.

3. Прекратить бессмысленную войну с наркотиками, породившую наркобизнес с криминальными бандами и коррумпированными правоохранительными органами; отменить ее так же, как некогда был отменен «сухой закон».

4. Заставить правительственных чиновников уважать дух и букву Билля о правах, запретив обыск и захват частных владений для обыска.

5. Отменить законы, запрещающие приобретать оружие: они никак не влияют на уголовников, но зато представляют собой вмешательство в частную жизнь граждан и позволяют уголовникам безнаказанно творить беззаконие.

6. Немедленно вернуть домой американских солдат с заокеанских военных баз: это постоянный источник гибели наших солдат и ненависти к Америке; сократить военные расходы наступательного характера, оставив лишь то, что необходимо для обороны страны; выйти из всех альянсов военного характера, предоставив иностранным государствам самим устраивать свои дела».

Приведенные выдержки позволяют составить представление о позиции представителей «Третьей партии» и на ее фоне особенности программы либертариев. Центральный ее пункт в следующем: при нынешней абсолютной концентрации власти в руках федерального правительства Соединенные Штаты не могут претендовать на роль реальной демократии. И поэтому их первоочередная цель — эту систему децентрализовать, вернувшись к идеалам отцов-основателей.

В течение последнего десятилетия попытки противостояния всесильному республиканско-демократическому федеральному правительству приняли широкий размах: достаточно вспомнить трагедии Руби-Ридж, Уэйко и взрыв в Оклахоме, восстание «фрименов» и создание десятков вооруженных антиправительственных милиций. В печати то и дело появляются критические статьи специалистов по конституционному вопросу (например, известного американского журналиста и историка Джозефа Собрана), ставящие под сомнение даже фундамент американской демократии. Это говорит, что у «третьих партий» есть определенная моральная поддержка и реальная политическая перспектива.

Совсем недавно, как результат противостояния в Алабаме, где стараниями чернокожих был официально запрещен дорогой сердцу южан символ — флаг конфедератов, произошло небывалое. В южных штатах существовала так называемая Южная лига — общественная организация по изучению и сохранению местной культуры и традиций. После запрещения флага возмущение федеральным правительством достигло такой степени, что на базе Южной лиги была создана политическая партия «Новые конфедераты». Эта партия ставит своей конечной целью, ни больше, ни меньше, как выход (secession) американского Юга из состава Соединенных Штатов и создание независимого государства, наподобие Конфедерации южных штатов 1858 года.

Сегодня во многих странах функционируют центры, распространяющие материалы либертариев и оказывающие поддержку соответствующим партиям. Сайты либертариев в Интернете наглядно показывают географию их расширения.

В Москве функционирует российское крыло партии либертариев — «Московский либертариум». Среди основателей и активных участников такие известные ученые как В.А.Найшуль, А Илларионов, Р.И. Капелюшников, А.Левенчук и др. Составлена «Конституция идеального государства» Г.Лебедевым, переводятся на русский язык работы известных либертариев. Найти все это можно на сайте «Московский Либертариум».

8.2. Свобода и государство

Популярные у либертариев истолкования свободы можно выразить следующими фразами: «Каждый имеет абсолютное право контролировать свою собственность при условии, что он не использует ее во вред или в нарушение соответствующих прав других», «Недопустимо осуществлять принуждение или насилие над людьми». Государственное налогообложение они считают принудительным изъятием собственности граждан и на этом основании протестуют против налогов вообще. Они считают несправедливым перераспределение государством части богатства в виде помощи бедным, и предоставляют самим богатым решать вопрос об их персональной благотворительности. Центральным является требование либертариев о невмешательстве кого бы то ни было в частную жизнь граждан и в распоряжение их имуществом, будь то сосед, полицейский, государственный орган или грабители. Право на жизнь, свободу и собственность они считают неотъемлемыми правами граждан, их естественными правами. Единственными законными функциями государства объявляются защита и усиление этих прав и защита от иностранного вторжения. В качестве временной меры допускается минимальное государство, которое не вмешивается во взаимоотношения между работодателями и работниками, не регулирует вопросы безопасности или здоровья работников, считая это нарушением контрактных прав обеих сторон, или нарушением свободы договора. Но в целом, либертарии вообще отвергают даже минимальное государство, как враждебное правам граждан, и призывают к тотальной приватизации всех государственных служб в виде частных агенств, защищающих права граждан.

Как поясняет свою позицию Д. Гилмор (73): «Хотя консерваторы и либералы противостоят во многих политических вопросах, но в одном решающем пункте они сходятся: в том, что государство — допустимое средство достижения социальных изменений. А именно: что использование узаконенного государством насилия есть правильный путь контроля мирной человеческой деятельности. В этом их фундаментальное расхождение с либертаризмом».

В. Годвин следующим образом формулировал недопустимость применения силы: «Сила — это такое средство достижения целей, о котором можно только сожалеть. Она противоположна интеллекту, который развивается только убеждением и доводами. Насилие развращает человека, который его применяет, и человека к которому оно прилагается» (74, с. 39). По его мнению, борьба против государства сегодня, это не борьба против отдельных политиков, это борьба против способа мышления, образа видения государства. Главная победа государства одержана в головах тех людей, которые ему подчинились. Комментируя британское правление в Индии Л. Толстой заметил: «Коммерческая компания поработила нацию, насчитывающую двести миллионов людей. Скажи это человеку без предрассудков и он не сможет понять смысл этих слов. Что это означает, что 30 тысяч людей покорили двести миллионов? Не ясно ли, что не англичане поработили индусов, а сами индусы отдались в рабство».

Один из частых аргументов, используемых либертариями для защиты своих позиций, состоит в том, что существование или практику насилия невозможно обосновать логическими рассуждениями. Хотя случается, что один человек инициирует насильственную агрессию против другого и его собственности, но этот человек не может без логического противоречия доказать, что он имеет право делать что-либо подобное, поскольку в самой природе дискурса лежит предпосылка о праве оппонента на возражение, на защиту своей позиции. Таким образом, доказывая свое право душить людей или красть их собственность, невозможно пройти проверку на самореферентность.

Проблема самореферентности или логической аргументации необходимости насилия особенно актуальна в случае защиты граждан и безопасности, обеспечиваемой правительством.

Доказывать, что правительство собирающее налоги, может законно защитить своих граждан от агрессии, значит противоречить самому себе, так как в сущности весь этот процесс начинается с принудительных шагов, являющихся прямой противоположностью тому, что декларируется, т.е. вместо защиты тех, кто находится под контролем правительства, они обкладываются насильственным изъятием их собственности.

Анализ взглядов либертариев приводит к выводу, что все-таки главным приоритетом является для них не свобода, как они ее прокламируют, а собственность или ее защита. Один из ведущих теоретиков М. Ротбард следующим образом поясняет свое понимание свободы: «Рассмотрим как либертарий определяет понятие «свободы». Свобода это условие при котором права человека на владение своим телом и законно приобретенной материальной собственностью не ущемляются, не подвергаются агрессии… Свобода и право на неограничиваемую собственность идут рядом, рука об руку» (88, с. 41). Иными словами, свобода — это уже не столько фундаментальное понятие, на котором строилась идеология либертариев, а равнозначное и однопорядковое с собственностью. Свобода определяется и зависит от объема собственности. Чем больше собственности, тем более свободен человек; и наоборот. Это дало основание некоторым авторам определить либертаризм как идеологию «собственничества» (Propertarianism), (см. 75).

Относительно толкования свободы как недопустимости принуждения можно сказать, что сами правила рынка достаточно строги, и непременным условием рыночных отношений является их защита, в том числе и принудительными мерами, точно так же, как общество защищается от грабителей и воров.

8.3. Изъяны американской демократии как реальная почва для либертарной критики

Как воспринимают либертарии современное демократическое государство, в частности, США и каковы их основные критические аргументы? Изложим их позицию.

Государство не может существовать, не порождая бесконечного ряда мифов о своем могуществе и своей важности, и среди этих мифов нет более фантастического, чем представление о том, что демократические правительства всего лишь выражают «волю народа». Сколь бы ни были отвратительны деяния демократического правительства, как бы много чужого имущества оно ни присваивало, сколько бы людей оно ни убивало, в своих границах или за их пределами, основные институты государства практически никогда не ставятся под сомнение, потому что считается, что они пользуются поддержкой «народного волеизъявления». Но, как показывают опросы в США, население давно уже не столь лояльно к федеральному правительству.

Миф о коллективной безопасности, опорный для существования государства, является одним из тех, чье развенчание либертарии проводят наиболее последовательно. И действительно, вера в коллективную безопасность, или точнее, в безопасность, обеспечиваемую государством, — один из наиболее популярных и влиятельных мифов нашего времени. Легитимность современного государства опирается на эту веру. Но, по мнению либертариев, идея коллективной (государственной) безопасности не дает оправдания современному государству и вся задача безопасности должна быть передана в частные руки. Мало кто возражает против частного заведения по починке обуви или ремонту квартир, но большинство думает, что есть определенные товары или услуги, которые не могут быть произведены чисто частным образом. Считается, что такие культурные продукты, как опера, медицинские услуги и, в частности, формулирование и поддержание закона должны быть доверены принудительным организациям, таким как государство.

Однако экономика свободного предпринимательства доказывает, что чисто частная продукция превосходит принудительные схемы во всех областях, даже в сфере безопасности и обороны. Иными словами, индивиды и добровольные ассоциации индивидов не только способны к производству всех товаров и услуг, которые государства и государственные организации могут производить. В каждом отдельном случае они также достигают лучших результатов и более эффективны, чем эти организации. Одно практическое следствие из работ школы экономики свободного предпринимательства состоит в том, что государственные организации, занимающиеся поддержанием законов и обороной, должны быть либо упразднены, либо реформированы таким образом, чтобы они функционировали на сугубо частных началах.

Такие реформы могут быть осуществлены, по крайней мере чисто теоретически, и через сами государственные организации. Почему широкое распространение рынка наталкивается на непреодолимые препятствия, когда речь идет об обороне общества и о внутреннем порядке? Обосновано ли такое допускаемое исключение из общей концепции о большей эффективности рыночных, нежели бюрократических отношений? Что говорят эмпирические свидетельства? Задаваясь такими вопросы, либертарии предлагают и свои ответы и проекты создания «либертарного» общества.

Если частная безопасность не хуже, а то и лучше, чем государственная безопасность, почему государство выигрывало в течение веков? И действительно, военная мощь государства более чем ощутимо предотвращает возникновение любого современного анархо-капиталистического общества. Но как мы знаем, некогда все человечество жило в догосударственных формах групп собирателей и охотников. Но 11 тыс. лет назад начался постепенный переход к земледелию и животноводству, — неолитическая или агрокультурная революция (производство пищи), — что благоприятствовало росту плотности населения. Более плотно заселенные популяции стали чувствительны к тому, что историк Уильям Макнейл назвал паразитизмом в его микро- и макро- формах. Микропаразиты — это вирусы и прочие инфекции, которые постоянно мучили человечество до появления современной медицины. А макропаразиты — это государства, которые возникали либо через завоевания, либо через реакцию населения на угрозу завоевания, и расширились до той степени, что заполонили все уголки глобуса. В этом плане современную задачу социологии либертарии видят в лечении общества от мифов, порождающих паразитарные формы жизни, и уподобляют социологию медицине, призывая социологов следовать той же последовательной борьбе против паразитов, которая развернулась в современной медицине.

Радикальные либертарии, такие как Ротбард, эксплицитно признают исторический триумф государств над примитивными до-государственными обществами, когда они принимают завоевательную теорию происхождения государств. Но это влечет очевидный парадокс. Как можно приписать происхождение государств успешному завоеванию и одновременно утверждать, что совершенно свободные общества, без государства, могут противостоять такому завоеванию? Хотя в истории сохранились вполне достоверные свидетельства существования таких обществ, зафиксированные, например, еще Гиппократом. Как-то путешествуя по Малой Азии Гиппократ попал в страну где, по его свидетельству, не было ни царей, ни законов. Удивленный Гиппократ спросил у жителей той страны, как же они живут без того и другого. Жители ответствовали, что они предпочитают жить без царей, потому что, когда у них появляются цари, они гонят население на войны, расширяют свои территории и заставляют жителей работать на них. Без царей же они в состоянии защитить себя от врагов сами. А нет законов, потому что законы делают жителей трусливыми и вызывают у них желание сутяжничать.

Как либертарии объясняют причины продолжающегося существования государств? По мнению одного из них (68), все зависит от установления решающих различий между условиями, которые делают возможным возвышение и выдвижение на первый план государства, и теми, которые могли бы характеризовать будущие свободные общества. Если обратиться к тем условиям, которые были порождены агрокультурной революцией и которые создали такую плодотворную почву для роста принудительных монополий, то эти причины довольно просты.

Охотники и собиратели могли легко перейти на новые земли. Когда плотность населения была очень низкой, как это было обычно в регионах, занятых охотниками и собирателями, члены побежденной группы должны были двигаться дальше от своих врагов. Этот выбор перестал быть жизненным только при высокой концентрации населения, опирающегося на производство пищи. Нет сомнений, что если собиратели налогов и ренты давили слишком сильно на тех, кто работал на полях, выбор побега оставался. Но на практике право на землю возникло потому, что расширение агрокультуры сделало этот ресурс все более оскудевающим.

В то же самое время, оседлое население становится все более уязвимым со стороны как микро- так и макропаразитов. Макропаразиты могли принять форму мародерствующих налетчиков, которые просто грабили свои жертвы и иногда уничтожали их. В ином варианте возникала адаптация между хозяином и паразитом, которая всегда имеет тенденцию к взаимной аккомодации. Наиболее успешными макропаразитами были рыцари и правители, устанавливавшие некоторый вид длительного сожительства-равновесия со своими подчиненными субъектами. Это равновесие проявлялось в том, они выжимали из подчиненных достаточно ресурсов в виде дани и разного рода налогов, позволявших им быть в состоянии отражать конкурирующие группы макропаразитов, но эти поборы были не настолько велики, чтобы уничтожить хозяйское население.

Те правители, которые отхватывали слишком много богатств или, наоборот, слишком мало, часто страдали от военных поражений, наносимых им более удачливыми правителями. Таким образом, эгалитарные банды эволюционировали сначала в племена, в вождества, затем в королевства и, далее, в иерархические государства. Резюмируя, можно сказать, что проблема вооруженного или свободного всадника является позитивным объяснением того, как государство возникло и существует. «История государства есть всегда мрачная и ужасная история триумфа частных интересов над подавленными группами. Все государства продолжают освященную традицией войну и находят полезным мотивировать своих граждан к борьбе за это» (84, с. 32).

В этой мотивации либертарии видят следующий существенный элемент функционирующего государства. Все государства выдвигают некоторую идеологию, которая легитимизирует их правление. Легитимизация делает граждан государства более понятливыми и послушными и, в частности, обеспечивает больше готового корма для войны. Она дает людям мотив иной, нежели генетический интерес к себе, готовит их к жертвованию своими жизнями ради других. Ценой жизни некоторых членов общества, погибающих на полях войны, все общество становится более эффективным как при завоевании других обществ, так и при сопротивлении подобным агрессиям.

Конечный фактор, влияющий на ведение войны есть мотивация самого народа. Идеи детерминируют и то, в каком направлении он поворачивает свое оружие и то, воюет ли он вообще. Мораль народа не только прямо сказывается на военных операциях, но и косвенно влияет на способность государства устанавливать эти правила. Многие успешные завоевания были обязаны эффективной легитимизации не только среди своего населения, но и среди завоеванных народов. Примеры этому, — Британское правление в Индии и испанское завоевание Мексики, когда имперский правящий класс оставался легитимизированным и среди подчиненного населения.

В принципе, все государства, коль скоро они существуют, легитимизированы. Достаточное количество субъектов должны принять силу государства как необходимую или желательную, чтобы правление было широко признано и поддержано. Но тот же социальный консенсус, который легитимизирует государство, одновременно и связывает его. Идеология, следовательно, становится мощным фактором, объясняющим общественные движения, преодолевающие проблему свободного всадника и вносящие значимые изменения в политику государства. Идеология может больше мотивировать людей в их стремлении к социальным изменениям, чем даже материальные вознаграждения. Россия, например, двигается к крайностям своей политики больше под влиянием идеологических, чем экономических факторов.

Последовательное развертывание соответствующих идей может быстрее изменить сферу и интенсивность навязывания себя государством. Историческое развитие цивилизаций представляет собой последовательность таких преодолений проблемы свободного всадника. Но продолжительность этих изменений в свою очередь опирается на другие факторы, особенно, на интенсивность конкуренции между государствами. С течением времени сохраняются в политике только те изменения, которые помогли обществу выжить. Но даже и тогда идеологический и чисто экономический фактор останутся в постоянном напряжении. Динамика проблемы свободного всадника всегда приводит к развязыванию процесса распада общества, к ослаблению общественных сухожилий и разрыву его идеологической иммунной системы. Таким образом любая теория общественного развития в качестве своей аксиомы должна принять, что: «Цена свободы — вечная бдительность».

В конечном счете, сила государства зависит от установок населения. Давление государства будет настолько сильным, насколько оно согласуется с верованиями населения. Индивидуально, частным образом невозможно защитить себя от давления государства. Даже возможность индивидуально вооружиться атомным оружием не является стратегически правильным путем защиты себя от налогов, поскольку другие граждане думают, что налоги справедливы и необходимы. Но в отличие от банд охотников и собирателей будущее свободное общество не будет неизбежно страдать от раскола населения по отношению к его государству.

Резюмируя взгляды либертариев по отношению к государству, можно сказать, что либертарии ведут неуклонную и настойчивую работу по его демистификации. Мистификация — это процесс, посредством которого заурядное подымается до уровня божественного теми, кто инвестировал свой интерес в его ненарушимость. Государство есть отличный пример мистификации. Группа людей, предназначенная для координации дел в обществе, занимается извлечением богатства, власти и ресурссов на данной географической территории. Хотя обычно люди сопротивляются ворам и грабителям, но в случае государства они это не делают, поскольку государство создало мистику законности своей активности. Государство держится на мнении, писал В.Годвин. Народ должен научиться уважать короля до того, как король распростит свою власть над ними. Если монарх назначен божественным установлением, то бунт против него становился бунтом против воли бога.

Демократические правительства использовали это божественное право королей как средство для внушения исподволь этого уважения населению, но они заменили бога законностью, выведенной из таких понятий как демократия, равенство, отчизна или американский образ жизни.

Короче говоря, будущее безгосударственное общество имеет, по мнению либертариев, наилучшие перспективы для разработки идеологической платформы, как внутренней и так внешней, заражающей оптимизмом другие народы. Анархия есть мем, который имеет потенцию расширяться подобно огню.

8.4. Охрана общественного порядка — это частное дело каждого

В сравнительном изучении эффективности добровольных или государственных организаций либертарии много внимания уделяют правовым и силовым структурам современного демократического государства, развивают проекты их функционирования на принципах рыночных отношений. Рассмотрим их взгляды на охрану общественного порядка и национальную безопасность.

Реконструкция мифа о коллективной безопасности порождает целый ряд теоретических проблем. Этот миф может быть также назван мифом Гоббса. Т. Гоббс и бесчисленные политические философы и экономисты после него доказывали, что в состоянии природы человек человеку — волк. Говоря современным языком, в состоянии природы преобладает постоянное недопроизводство безопасности. Каждый индивид, оставленный наедине с самим собой тратил бы слишком мало на свою защиту и, следовательно, постоянная взаимная межличностная война была бы результатом такого положения. Решением этой предположительно невыносимой ситуации, согласно Гоббсу и его последователям, является учреждение государства. Для того, чтобы установить мирное взаимодействие между двумя индивидами А иВ, требуется третий субъектS, который выступает как конечный судья и умиротворитель. Однако этот третий субъектS— не просто другой индивид и товар, производимыйS, т.е. безопасность, есть не просто другой частный товар. СкорееS есть суверен и как таковой имеет два уникальных властных качества. С одной стороны,Sможет настоять на том, чтобы его субъекты А и В не искали защиты нигде, кроме как только у него. Иначе говоря,Sесть принуждающий территориальный монополист защиты этих двух субъектов. Вместе с тем,Sодносторонне может определить, как много его субъекты А и В должны платить за свою собственную безопасность. То есть он имеет власть единолично накладывать налоги, для того чтобы обеспечить безопасность «коллективно».

Не прояснит эту ситуацию и та или иная интерпретация природы человека. Гоббсовский тезис очевидно не может означать, что человек ведом исключительно и только агрессивными инстинктами. Если бы это было так, то человечество давно бы уже вымерло. Тот факт, что оно живо, означает, что оно способно их сдерживать.

Следовательно, вопрос касается скорее предложенных решений, ограничивающих или нет агрессивные инстинкты. Обосновано ли решение Гоббса? При условии, что человек есть рациональное животное, является ли предложенное им решение проблемы безопасности, улучшением ситуации? Может ли учреждение государства уменьшить агрессивное поведение и продвинуть мирную кооперацию и таким образом обеспечить лучшую защиту и протекцию частной жизни граждан?

Трудности с решением Гоббса очевидны. Независимо от того, насколько плохи или хороши люди, S, будет ли он диктатором, королем или президентом всего лишь один из них. Человеческая природа не трансформируется со становлениемS. Какая может быть лучшая защита для А и В, еслиSдолжен обкладывать их налогами, для того чтобы обеспечить эту защиту? Нет ли противоречия внутри самой конструкцииSкак экспроприирующего собственность защитника? Не является ли это рэкетом защиты?Sдолжен установить мир между А и В, но только так, чтобы он сам в свою очередь мог грабить их с большей для себя выгодой. Определенно,Sлучше защищен. Но чем более он защищен, тем меньше А и В защищены от атакS. Коллективная безопасность не лучше частной безопасности. Скорее это частная безопасность государстваS, достигаемая через экспроприацию, т.е. экономическое разоружение своих субъектов.

Государственники от Т.Гоббса до Дж.Букинена доказывали, что протекционизм государства Sвозникает как результат некоторого сорта конституционного контракта. Но кто в здравом уме согласится на договор, который позволяет «покровителю» односторонне и без возражений определять сумму, которую защищаемый должен платить за свою защиту.

Как только мы предположили, что для установления мирного сотрудничества между А и В нужно, чтобы было S, тогда если существует более, чем одно государство, т.е.,S1,S2,S3, тогда и между ними не может быть мира, пока они в состоянии анархии по отношению к друг другу. Соответственно, чтобы достичь универсального мира, необходимы политическая централизация, унификация и, в конечном счете, установление единого мирового правительства. Но не опасно ли появление такого победителя, превосходящего по силе все существующие государства?

Конечно, мировая политика демонстрирует, что государства находятся постоянно в войне друг с другом, и что на мировой сцене доминирует историческая тенденция к политической централизации и глобальному правлению. Споры возникают только вокруг объяснения этой тенденции к единому, унифицированному мировому государству как действительному или мнимому средству обеспечения частной безопасности и защиты граждан. Хотя, как мы видим, не исключена и принципиально иная линия взаимоотношений между государствами и их гражданами.

Например, замечено, что приватные отношения между иностранцами отличаются намного менее агрессивным характером, чем между официальными представителями государств. И это не удивительно. Государственный агент S, в противоположность каждому из своих подчиненных, может опираться на бюджетную непотопляемость (а также на политическую или дипломатическую защиту, конечно) в проведении своей внешней политики. При условии одинаковой естественной человеческой агрессивности, очевидно, чтоSможет быть более уверенным в его отношении к иностранцам, если он может возложить на других потери от ошибок в своем поведении. Определенно, он готов принять больший риск и включиться в большую провокацию или агрессию, если другие готовы оплатить это.

Предложения либертариев в области охраны общественного порядка, а также правосудия, в том числе и законодательной деятельности можно свести к следующим схемам. Специализированные частные агентства получают лицензию от государства на охрану общественного порядка. Причем государство соблюдает антимонопольное законодательство, поддерживая конкурентность охранных агентств и не позволяя им слияния в мощные армии (иначе говоря, не позволяет возникновению новых потенциальных государств). Охранные агентства функционируют наподобие страховых обществ, страхуя жизнь, имущество и моральное достоинство граждан. В случае наступления страхового события агентство вынуждено оплачивать компенсацию за кражу имущества или убийство клиента, поэтому естественный экономический интерес агентства будет стимулировать его к сокращению страховых случаев, т.е. к уменьшению преступности на подшефной территории.

Развитие сети частных охранных агентств, функционирующих наподобие страховых организаций будет в целом решать и всю задачу охраны общественного порядка. Частное агентство берет под свою защиту жизнь, имущество и достоинство отдельных граждан, микрорайона, целого города или всей страны. Эти агенства заключают контракты на рыночной и исключительно добровольной основе и получают охранные взносы граждан, на которые они приобретают средства защиты этих граждан. В случае нападения, кражи или грабежа, они обязаны выплатить компенсацию точно так же, как поступают страховые агентства в случае наступления страхового события. Расширение сети охранных структур приводит к тому, что их естественный интерес к сокращению числа случаев преступного поведения положительно сказывается на общественной морали и повышает безопасность граждан. Чем качественнее защита застрахованной собственности, тем меньше заявлений о потерях и тем ниже затраты охранных агентств на компенсации этих потерь. Обеспечение эффективной защиты соответствует их финансовым интересам. Услуги этих агентств, коль скоро они конкурируют друг с другом, дешевеют и граждане расходуют все меньшие доли своих сбережений на собственную защиту. Явный контраст между государственной и частной защитой проявляется уже в экономии средств граждан.

Надо сказать, что реальная практика западных стран, особенно США, недалека от нарисованной картины. Частные охранные армии в США в 1,5 раза превышают численность профессиональных военных и вся система бизнеса, включая многочисленные организации и оффисы, находится под круглосуточным наблюдением этих охранных служб. Такая же картина и в Германии, где численность частных армий уже в 2 раза превышает число профессиональных военных.

Качественно различаются и критерии подбора соответствующих кадров при государственной и частной системе. Если владельцы частных военных агентств будут заинтересованы в найме самых умелых и компетентных лиц на исполнительные должности, то, очевидно, что государственные организации будут подвержены пагубной бюрократизации. Защита граждан будет подменяться службой бюрократическому аппарату и его интересам. А отсюда недалеко и до выполнения противоположных задач, — подавления, а не защиты населения, — если того требуют интересы бюрократии. Но в то же самое время, нанимаемые службисты все меньше будут склонны рисковать своей жизнью под руководством некомпетентных руководителей.

Но главное качественное различие между этими системами в том, что частная охрана не столь агрессивна и провокационна, как государственная. Лицо, славящееся своей агрессией или провокационностью, вряд ли найдет страховое агентство, склонное к сотрудничеству и защите этого лица. Тогда оно останется слабым и экономически изолированным. Это влечет, что некто желающий иметь больше защиты, чем он может себе позволить самостоятельно и индивидуально, получит ее только в том случае и постольку, поскольку он подчиняется определенным нормам неагрессивного, цивилизованного поведения. Чем больше число застрахованных таким образом граждан — а в современной экономике много людей нуждается более, чем в собственной самозащите — тем большим будет экономическое давление на оставшуюся незастрахованную часть населения, с тем чтобы и оно также приняло те же нормы неагрессивного социального поведения.

Страхователи будут желать исключить или ограничить страхование тех лиц или групп, которые влекут потенциально высокий риск, и они будут побуждать страхуемых либо в качестве условия страхования, либо за низкую премию исключить или строго ограничить любой прямой контакт с каким бы то ни было государственным служащим, будь то визитер, покупатель, клиент резидент или сосед. Где бы ни действовали страховые кампании — государственные агенты будут рассматриваться как нежелательные лица — потенциально более опасные, чем любой обычный преступник. Ввиду сравнительно низкой экономической продуктивности государственных территорий, а также ввиду неизбежной миграции их наиболее высокопродуктивных сотрудников правительства будут ослабевать.

Система конкурирующих охранных агентств может иметь двустороннее влияние на развитие права и способствовать дальнейшему уменьшению конфликтности в обществе. С одной стороны, она увеличивает вариативность и гибкость юридических норм — вместо наложения единых стандартов, агентства стараются учитывать индивидуальное своеобразие каждого клиента и каждого случая. Агентства дифференцируются в зависимости от культуры, религии, обычаев и традиций каждого клиента. А с другой стороны, учет религиозных и иных норм в случае конфликта между клиентами с разными религиозными ориентациями приводит к развитию межрелигиозного и межкультурного диалога, позволяющего создать новые, более универсальные нормы наказания или вознаграждения, и привить более широкое понятие справедливости. Причем необязательно, чтобы в целях объективности суждений, третья сторона была бы независима и анонимна. Заинтересованность третьей стороны в своей клиентуре и в своей репутации служит достаточным основанием для того, чтобы ей отказаться от принятия какой-то одной стороны в межрелигиозном или межкультурном конфликте. Иначе в будущем вряд ли кто-то обратится к этой третьей стороне как агентству, способному разрешить спор между двумя другими агентствами.

Поскольку вся собственность является частной, точно так же и вся защита должна обеспечиваться индивидуально, финансово крепкими страховыми агентствами (что весьма похоже на производственное страхование). В целом, владельцы частной собственности и бизнесмены предпочитают территории с низкой оплатой за защиту и растущими ценами на собственность тем местам, где высокие цены на защиту и падающая ценность собственности. Эти законы и тенденции очерчивают функционирование конкурентной системы страховых охранных агентств.

В то время как поддерживаемый налогами монополист будет проявлять тенденцию к повышению издержек и цены на защиту, частные коммерческие агентства стараются сократить издержки защиты и таким образом понизить цены. В то же самое время страховые агентства интересуются более, чем кто бы ни был повышением стоимости собственности, поскольку это влечет не только то, что их собственная недвижимость повышается в цене, но что, в частности, будет больше собственности других людей, которую нужно будет страховать.

И наоборот, если риск агрессии увеличивается и цена собственности падает, то там нет смысла быть застрахованным, поскольку затраты на защиту и цена страховки растет, обнаруживая плохие условия бизнеса для страхователя. Соответственно, находясь под постоянным экономическим давлением, страховые компании будут способствовать продвижению первого фактора, т.е., уменьшать затраты на защиту и предотвращать неблагоприятные условия страхования.

Эта побудительная структура может повлиять на текущую политику борьбы с преступностью. Сегодня ситуация такова. В то время как государство еще борется против обычных частных преступлений, но оно, как правило, мало или вообще не заинтересовано в задаче предотвращения преступления, или, если все же оно произошло, то в компенсации жертвам и в осуждении и наказании виновных. Даже более парадоксальным образом, вместо компенсации жертвам преступления, которого оно не предотвратило (как это следовало бы сделать) государство принуждает жертв как налогоплательщиков платить снова за расходы на розыск, поимку, заключение в тюрьму, а иногда и за развлечение их обидчиков.

Поскольку, в демократических условиях, каждый — агрессор или нет, проживающий в местах с высокой преступностью или в местах с низкой преступностью — может голосовать и быть избранным в правительственные учреждения, возникает систематическое перераспределение прав собственности от не-агрессоров к агрессорам и от проживающих в местах с низкой преступностью к резидентам мест с высокой преступностью и преступления умножаются. Соответственно, преступления и вытекающие отсюда требования к частным охранным службам всех видов весьма повышаются. Но государство и здесь поступает парадоксальным образом. Вместо того, чтобы требовать высокой оплаты за защиту населения в местах с высокой преступностью и низкой в местах с низкой преступностью (как страхователи и поступают), государство поступает прямо противоположным образом. Оно облагает большими налогами население мест с низкой преступностью и высокой стоимостью собственности, и меньшими налогами проживающих в местах с высокой преступностью и низкой стоимостью собственности (имущества) или даже субсидирует резидентов последних мест за счет первых и таким образом разрушает социальные условия, неблагоприятствующие преступлениям, и в то же время поддерживает те, которые благоприятствуют преступлениям.

Действия конкурирующих страхователей находятся в прямом контрасте. Во-первых, если страхователь не смог предотвратить преступление, он обязан компенсировать жертвам ущерб. Таким образом, прежде всего страхователь заинтересован в эффективном предотвращении преступления. И если он не смог все же его предотвратить, его интерес и его желание состоят в скорейшей поимке, осуждении и наказании виновных, поскольку при их поимке и аресте страхователь может принудить преступника, а не жертву или самого страхователя выплатить ущерб и затраты на компенсацию.

Более того, точно так же как страховые кампании поддерживают и обновляют текущие детальные списки стоимостей собственности и частного имущества, точно так же они поддерживали бы и обновляли детальные списки локальных преступлений и преступников. При прочих равных условиях, риск агрессии против частной собственности увеличивается при близости к местам интенсивной агрессии и при увеличении числа и ресурсов потенциальных агрессоров. Таким образом страхователи должны быть заинтересованы в сборе информации об имевших место преступлениях и о преступниках и о местах их сосредоточения. И в их общих интересах минимизировать ущерб, наносимый их клиентам, и разделять эту информацию с другими кампаниями (как банки делятся информацией о плохих кредитных рисках граждан). Далее, страхователи должны быть заинтересованы в сборе информации о потенциальных, еще не состоявшихся преступлениях, и агрессорах и это будет вести к фундаментальному и тщательному пересмотру и улучшению текущей государственной статистики преступлений.

Для того, чтобы предсказать будущие инциденты преступлений и таким образом вычислить текущую премию или цену страховки, страхователи должны коррелировать частоту, описание и характер преступлений и преступников с социальным окружением, в котором они происходят и разработать в условиях конкурентного давления непрерывно утончаемую систему демографических и социологических индикаторов преступлений. Т.е., каждая территория должна быть описана и оценен риск проживания на ней в свете множества индикаторов преступлений, таких как сочетание пола, возраста, национальности, этничности, религии, языка, профессии, дохода и др.

После детальной систематизации этой системы надзора следует совершенно утопический вывод: как следствие этого и в разительном контрасте с текущей ситуацией все межтерриториальные, региональные, расовые, национальные, религиозные и прочие конфликты должны погаснуть, перераспределение дохода и богатства должно исчезнуть, и постоянный источник социальных споров будет отодвинут надолго. Вместо этого рождающаяся структура премий и цен будет стремиться к точному отражению риска каждой территории и его отдельного социального окружения, так что никто не будет принуждаться платить за страховые риски других, но только за свои собственные и те, что связаны с его отдельным соседством. Более важно то, что опора системы конкурирующих страхователей от агрессии на непрерывно обновляемую и детализируемую систему статистики преступлений и стоимости имущества, и учет мотивированной тенденции к миграции от мест с высоким риском и низкой стоимостью собственности (плохих мест) к местам с низком риском для проживания и высокой стоимостью имущества (хороших мест) будет способствовать продвижению к цивилизованному прогрессу.

Правительства и — демократические правительства в особенности — размывают «хорошие» и продвигают «плохие» соседства с помощью и налогов и политики трансферов. Они делают это также с помощью более разрушительной политики принудительной интеграции.

В результате постепенной кооперации между различными охранными агентствами и развития договорного права каждый субъект будет заинтересован в сокращении конфликтности и усилении безопасности, неважно на международном уровне или внутринациональном.

В случае возникновения конфликтов между клиентами обслуживаемыми разными страховыми агентами, оба агентства пытаются решить свои проблемы через арбитражные суды, которые должны учитывать и религиозные взгляды клиентов и их культурное своеобразие и их традиции, с тем чтобы добиться максимально справедливого, т.е. удовлетворяющего обе стороны решения.

Суды функционируют точно таким же частным порядком, доказывая свою компетентность выигранными делами и беспорочной репутацией своих частных юристов. Так же может функционировать законодательный орган, который в качестве группы высокопрофессиональных экспертов получает разовый заказ от государства на разработку пакета законов.

Как провести границу между правомерностью государственной монополии на какой-то тип деятельности и ее недопустимостью. Для либертариев граница эта пролегает в сравнении экономической эффективности между двумя формами осуществления этой деятельности. Рыночные отношения предполагают обслуживание только тех потребителей, кто оплачивает услуги. Если довольно трудно, а то и невозможно идентифицировать оплативших эти услуги от уклонившихся от оплаты, например, как разделить на разные группы потребителей уличного освещения, дорожных знаков или иных такого рода услуг, то обслуживание приобретает форму коллективного пользования, где, как правило, будут обязательно и те, кто уклонился от оплаты в том числе и по принципиальным соображениям, вроде недостаточной яркости ночного освещения. Если слишком накладно для государства или другого агента (расходы на охрану и выявление неплательщиков превышают доходы от деятельности) предотвратить таких потребителей от пользования неоплаченными благами, то более целесообразно и экономней разрешить пользоваться этими благами всем. Рынок явно не соблазнится этой невыгодной для себя деятельностью и тогда автоматически этот вид деятельности (временно, пока не будут изобретены средства разделить овец от козел) поступает в ведение государства и функционирует в виде социалистической экономики: платят некоторые (в виде налогов), а пользуются все.

Эту логику можно схематически изобразить в виде таблицы, где «возможность исключения» означает экономически оправданное и организационно выполнимое разделение граждан на плательщиков и неплательщиков, а «конкурентность» предполагает действие рыночной конкуренции и антимонопольных законов.

Возможность исключения

Да Нет

Да А В

Конкурентность

Нет С Д

Вид деятельности, обозначенный через А, и конкурентен и допускает возможность исключения, т.е., вполне реализуем на рыночных условиях. Единственно Д — как вид деятельности, видимо не поддается рыночной мобилизации.

При том условии, что «возможность исключения» будет выполнима для частной полиции, т.е. она будет в состоянии исключить неплательщиков из числа потребителей их услуг по защите и безопасности (тогда эта деятельность передвигается из Д к С ), то можно обеспечить и ее конкурентность. Действительно ли полицейские имеют позитивные маргинальные потери (т.е. можем ли мы перенести полицейские услуги от С к А)? Либертарии убеждены, что это так. Определенно телохранитель может более эффективно защитить одного клиента, чем 100 или 1000. Если так, то гарантировать защиту дополнительного числа людей будет стоить дороже. Потребители протекции, следовательно, конкурентны по отношению друг к другу.

Точно так же будет затруднительно в случае иностранной агрессии защищать только тех, кто оплатил услуги по своей безопасности, а остальных оставить на съедение врагу. Правда, согласно старинной логике, пастуха кормит стадо, поэтому будет жалко потери даже одной овцы, а черед ее оплаты всегда недалек.

Однако подойдем с либертарных, экономических мерок к задаче о безопасности. Относительно легко исключить всех тех, кто не платит, от возможности пользоваться этой привилегией: все, что необходимо сделать частной компании по защите и безопасности населения, это снабдить своих клиентов знаками, предупреждающими, что они находятся под защитой, а также их дома, магазины, оффисы. Это могут быть отдельные дома, районы города, отдельные города, области, различные территории.

Точно так же может быть организована и защита в международном масштабе. Тем странам, кто не оплачивает услуг по безопасности, может быть отказано в защите, если кто-то из агрессоров захочет напасть на страну. Более того, по видимому агрессору даже дадут понять, что будут смотреть сквозь пальцы, если и не поощрять его.

Но при такой организации защиты населению совершенно безразлично, кто его грабит: государство или борющаяся с ним теми же методами другая группировка? Но либертарии пропускают такой простой довод и продолжают развивать свои аргументы. Поскольку вся собственность является частной, то каждый собственник заинтересован, чтобы на его территории не было преступлений, так как стоимость его собственности резко понизится, обесценятся места развлечений, магазины, парки и т.д. Известно, в каком в разительном контрасте находится обеспечение безопасности и порядка в общественных местах и парках, на что тем не менее принудительно взимаются налоги с граждан.

Государственная полиция же, вместо того чтобы ограничить свою активность защитой невинных граждан против преступников, фактически сама вовлечена в криминальное поведение. Первая и главная предпосылка этого состоит в том, что деньги, на которые покупается их униформа, оружие и выдается, изъяты принудительным образом. То есть они ангажированы в те же самые действия, от которых они под присягой обязались защищать своих клиентов. Трудно представить более противоречивую систему. Но в дополнение к этому нарушению закона они повинны и в служебной агрессии, арестовывая людей за продажу своих личных вещей, за цвет кожи и т.д.

Одним из нововведений либертариев в правовом поле является понятие «преступления без жертвы». Жертвой по понятиям либертариев считается тот, кто испытал угрозу физического принуждения, мошенничества или кражи. Там, где нет угрозы, там нет преступления. Преступление без жертв, следовательно, есть то, в котором никто не испытал угрозы физического принуждения, обмана или кражи. Но там, где отсутствуют жертвы преступлений, нельзя говорить о защите собственности или личностей. Наоборот, принятие правоохранительных мер в таких случаях препятствует частным и добровольным контрактным отношениям.

8.5. Приватизация глобального порядка

Рассмотрим теперь как трактуют либертарии необходимую для каждого государства организацию защиты от вторжения иностранных государств. Эта защита является, по их мнению, частным случаем более широкой функции — защиты от любого государства, домашнего или иностранного. В этом плане территория, конституирующая США, есть в самом реальном смысле территория, уже завоеванная правительством США. Только когда американцы освободят себя от этого завоевателя, они будут иметь эффективную денационализированную защиту.

Предлагаемая ими приватизация и этой функции равноценна по существу либо упразднению государства, либо превращению его в агентство по координации многочисленных видов частного бизнеса.

Главный вопрос государственной политики либертарии переводят в следующую плоскость: могут ли частные альтернативы обеспечить более эффективную защиту от иностранных агрессоров? И стратегический вопрос: могут ли люди мобилизовать идеологические мускулы, чтобы разгромить государство вообще? Как мы видели, эти вопросы во взглядах либертариев тесно связаны друг с другом. Если еще привычными воспринимаются усилия теоретиков и политиков, ведущие к общественному порядку без войн и насилия, то трудно представить, на что общество будет похоже, если упразднить правительство. И особенно интересно узнать как безгосударственное общество сможет защитить себя от иностранной агрессии?

Ответ либертариев на этот вопрос состоит в следующем. Сам факт низвержения домашнего правительства (мирным или насильственным путем) должен привести к тому, что в этом процессе освобождения от домашнего государства подчиненные ему в прошлом субъекты выковывают мощные средства для защиты себя и от иностранных государств. Тот же самый социальный консенсус, те же самые институты и те же самые идеологические императивы, которые они приобрели при освобождении от своего домашнего государства, будут автоматически способствовать и успешной защите от любого другого государства, которое попытается заполнить вакуум.

Народ, который последовательно фабриковал свою идеологическую солидарность, чтобы низвергнуть своих домашних правителей, не просто будет завоевать. Не угрожая завоеванием никому, этот народ может завоевать симпатии субъектов других государств и сделать это лучше, чем какой-либо военный оппонент правлению этих государств, легитимизация которых будет подрываться естественным образом. Точно так же, как Американская революция посеяла искры, которые помогли зажечь революционные настроения во многих других странах, вибрирующая экономика, свободная от всех правительств и налогов, будет вызывать такое восхищение и подражание, что само это движение будет стремиться к расширению.

Как видят либертарии этот процесс? Рассмотрим ряд их аргументов.

Давайте предположим, что в некоторой стране правительство было полностью делегитимизировано, что оно перестало существовать. Как может такое общество существовать в военном отношении внутри мира конкурирующих государств? Это зависит по прежнему от тех же элементов, которые являются детерминантами и военного конфликта: богатство и технологии, география, население и мотивация. По отношению к богатству и технологиям современное безгосударственное общество будет в привилегированном отношении, оно будет пользоваться главным своим преимуществом. Оно не только достигнет более быстрого увеличения экономической продукции и технологического развития при ликвидации правительственного паразитизма, но оно уже будет в состоянии опереться на те институты и организации, где интервенция государства была минимальной. Они же и будут наиболее вероятными агентами процессов упразднения правительства, так как уже будут иметь солидные экономические опоры. Составной эффект более высоких темпов роста будет только усиливать этот потенциальное превосходство и с течением времени будет реализовано и в более мощном военном капитале. Так что будущее общество может так же мало страшиться конкурирующих государств, как США сегодня не испытывают страха по отношению к таким «экономическим корзинам» как Мексика.

Что касается международных агрессоров, то ситуация здесь такая же, как и описанная в предыдущем параграфе организация защиты от внутренних агрессоров. И точно такая же схема могла бы быть плодотворной и на международном уровне и вообще понятие государственных границ теряет в этом контексте какой бы то ни было смысл. Так формируется общая глобальная идеология с соответствующими глобальными институтами, обходящими стороной распространенные в государственном сознании представления о неизбежности мирового правительства с вытекающими отсюда угрозами для человечества и для его мирного сосуществования.

Предположим теперь, что какое-то государство решило атаковать или вторгнуться на свободную территорию. Но как, кого и что оно будет атаковать?

Существуют только владельцы частной собственности и их страховые агентства. Никто из них не захочет участвовать в провокации против агрессивно настроенного государства, чтобы оно получило карт-бланш на вторжение. Если все же реализовалась какая-либо провокация или агрессия против государства, то это должна быть акция отдельного гражданина и тогда интересы государства и интересы страховых агентств совпадают. Обе стороны хотят видеть агрессора наказанным и оплатившим компенсацию за весь причиненный ущерб. Как без реального повода может государство оправдать свою нападение?

Конечно, короли и президенты могут отдать приказ об атаке. Но должно быть достаточное количество других людей, готовых выполнить этот приказ эффективно. Должны быть генералы, получающие и следующие приказу, солдаты, готовые маршировать, убивать и быть убитыми, и домашние производители-интенданты, готовые снабжать и финансировать войну. Если такая согласованная готовность отсутствует, то приказы правителей будут восприниматься как незаконные, и даже могущественное правительство может быть низложено в кратчайшие сроки, как это произошло с Советским Союзом.

Следовательно, с точки зрения лидеров государства, нападение на свободные территории будет рассматриваться как чрезвычайно рискованное предприятие. Никакая пропаганда не заставит общественное мнение поверить, что это не было нападением на невинные жертвы.

В этой ситуации правители государства были бы счастливы уже тем, что сохраняют свой монополистический контроль над их настоящей территорией, и не захотят подвергаться риску потери законности и всей их власти при попытке территориальной экспансии.

Однако, если все же государство попытается вторгнуться на соседнюю свободную территорию? Прежде всего агрессор не застанет невооруженное население. Только в государственных объединениях гражданское население остается невооруженным. Государства стараются везде разоружить свое собственное население, чтобы было бы безопаснее облагать его налогами и эксплуатировать. В противоположность этой политике страхователи не хотели бы разоружать страхуемых, да и они сами не хотят этого. Кто хотел бы быть защищенным, вряд ли удовлетворится тем, что в качестве первого шага ему отказывают в крайних средствах самозащиты? В противоположность этому, страховые агентства будут поддерживать владение оружием среди страхуемых, поощряя их избирательным понижением стоимости своих услуг.

Более того, помимо оппозиции в лице вооруженного частного населения, государство-агрессор может столкнуться с сопротивлением всех страховых агентств. В случае успешного отторжения агрессора эти страхователи имели бы дело с массивной компенсацией. Естественно, страхователи должны быть хорошо вооружены, тренированы, обучены и быть готовы ответить на любое вторжение, и в то же самое время они будут стараться избежать или минимизировать любой дополнительный ущерб. В то же время, страхователи должны быть эффективными и надежными частными фирмами, которые поддерживают внутреннее сопротивление против государства, продвигают его делегитимизацию и стимулируют освобождение населения и трансформацию государства в свободную страну.

Рассмотрим теперь следующий, глобальный уровень функционирования государств. Представим на время полностью безгосударственный мир. Большинство частных собственников будут индивидуально застрахованы большими транснациональными компаниями, обеспеченными огромными капитальными ресурсами, в то время как агрессоры, с сопутствующими плохими рисками будут лишены страхового сопровождения. В этой ситуации каждый агрессор или группа агрессоров будут стараться ограничивать свои цели преимущественно незастрахованной собственностью и избегать всех побочных повреждений, так как в ином случае они окажутся в столкновении с одним или многими экономически могущественными и профессиональными охранными агентствами. Аналогичным образом, возможное насилие в целях обороны также будет высоко селективным и целенаправленным. Все агрессоры будут достаточно легко идентифицированы, будут известны места их расположения и даже специфика их ресурсов и экипировки. В случае нападения на клиентов, страховые агентства будут отслеживать расположения этих групп, их ресурсы и требовать компенсации под угрозой возмездия. Но в то же время, сами эти страховые агентства также будут избегать нанесения дополнительных побочных повреждений, поскольку в таком случае они сами могут преследоваться другими агентствами.

Сегодня, в мире государств войны имеют другой характер. Если одно, например США, атакует другое, например, Ирак, это не просто атака ограниченного числа людей, экипированных ограниченными ресурсами и расположенных в определенном месте. Скорее, это нападение всех американцев со всеми их ресурсами. Каждый американец предположительно платит налоги правительству США и таким образом де-факто, желает он того или нет, вовлекается в каждую правительственную агрессию.

В то же время было бы неверно, считать что каждый американец подвергается одинаковому риску быть атакованным со стороны Ирака (такой шанс, например, выше в Нью-Йорке, чем в глубинных штатах США), но каждый американец оказывается в одинаковых условиях по отношению ко не всегда добровольному участию в правительственных агрессиях.

Точно та же ситуация воспроизводится и в Ираке, как в другой воюющей стране. Правительство Ирака имеет власть облагать налогами свое население или призывать его на службу в военные силы. И как налогоплательщик каждый иракец обязуется защищать свое правительство, как это обязан делать каждый американец. Тогда война становится войной всех американцев против всех иракцев, т.е. тотальной войной.

Стратегии и атакующего и защищающегося государства меняются соответственно. В то время как нападающее государство поначалу все еще избирательно в отношении целей своих атак, или, по крайней мере, ввиду ограниченности ресурсов, противная сторона не имеет никаких побуждений для того, чтобы избежать или минимизировать побочные повреждения. Наоборот, поскольку все население и национальное богатство вовлечено в военные действия, побочные ущербы, будь то жизни людей или уничтожение собственности даже желательны. Нет четкой границы между участниками и не-участниками. Каждый есть враг другому и вся собственность другого обеспечивает ему поддержку. Следовательно, все возможно и оправданно.

Аналогично и защищающееся государство мало будет заботиться о побочных ущербах, возникающих в связи с возмездием нападающему государству. Каждый гражданин атакующего государства и вся их собственность есть враг, и враждебная собственность становится таким образом возможной мишенью для возмездия. Более того, каждое государство в соответствии с этим характером межгосударственных войн будет развивать и применять скорее оружие массового разрушения, такое как атомные бомбы, чем сверхточное (как предполагается) лазерное оружие.

Таким образом возникает сходство между войной и природной катастрофой — в их неразличительном разрушении и опустошении, что является исключительно характеристикой мира государств. Государства как принудительные, поддерживаемые налогами монополии внутренне расточительны и неэффективны во всем, что они делают. Это проявляется также и в отношении военных технологий и военного интеллекта, особенно, в эпоху высоких технологий. Соответственно, государства не в состоянии будут конкурировать на той же самой территории против добровольно финансируемых страховых агентств.

Таким образом, то что было одной из слабостей обществ охотников и собирателей, становится силой в анархо-капиталистическом обществе.

Распространению такой модели организации защиты и безопасности населения препятствуют прежде всего государственные структуры. Правительство по самой своей сущности делает две вещи несовместимые с его заявлениями. Во-первых, оно принуждает граждан подпадать под активность его «защиты», и во-вторых, оно запрещает другим, кто хотел бы предложить защиту клиентам на их территории, от заключения таких контрактов с ними, предпочитая видеть в этом качестве только себя и под своим принуждением. Если истинная защита от насилия включает и защиту от насилия самого правительства, то нет причин почему бы это не включить в число функций правительства. Но тогда современные правительства есть первые нарушители прав граждан. Государство в таком случае неотличимо от мафии, которая говорит своим жертвам, что именно она защитит их от самой себя.

Таким образом, ключевой аргумент, обосновывающий сбор налогов и, в частности, принудительное налогообложение, направляемое, якобы, на защиту граждан или оборону страны, повисает в воздухе. В то же время многие экономисты до сих пор утверждают, что национальная защита это тот тип активности, который несомненно поддерживает тех, кто платит за это.

Вообще либертарии склонны при анализе войн и политики опираться на понятия и подходы экономического анализа производства. Те же три категории производства — труд (человеческие ресурсы), земля (естественные ресурсы), и капитал (богатство и технологии) — служат для них входами в анализ любой политической или военной кампании.

Например, одной из экономических моделей, в терминах которой устанавливается аналогия между войнами и экономикой служит модель Лаффера.

Как известно, короткая кривая Лаффера описывает соотношение между ставкой налога и объемом получаемых налогов или, более широко, между степенью экспроприации общества государством, увеличивающим все свои требования, и тотальным валовым доходом, который ему удается выжать из экономики. Только сокращением степени экспроприации достаточно ниже той черты, которая означает максимальную прибыль государства, может оно положить условия для увеличения общественного благополучия. С течением времени, эта стратегия приведет к сдвигу кривой Лаффера вверх, так что даже при той же самой степени экспроприации государство будет получать больше тотального годового валового дохода. Точно так же как частные лица, имеющие определенные сбережения, могут отказаться от потребления в настоящем для того, чтобы иметь больше возможностей для потребления в будущем, государства могут отказаться от дохода в настоящем для того, чтобы стимулировать рост общественного благополучия, который сделает их богаче и сильнее в будущем.

Многие государства Европы, находясь в остро конкурентном политическом окружении, пришли к этой стратегии как средству опережения своих конкурентов. В этом плане можно говорить как бы о процессе естественного отбора среди государств, аналогичного естественному отбору среди живых особей. В то время как генетические мутации порождают изменения и адаптацию, продвигающие естественный отбор среди организмов, решающим фактором изменений для государств выступает идеология.

Сегодня как и на заре цивилизации наиболее сильные побудительные мотивы государства состоят в стремлении удовлетворить свои специальные интересы за счет общественных. Однако поиск и нахождение соответствующих способов и средств экспроприации затрудняется с каждой новой исторической эпохой. Возможно, апогей такой политики государств уже в прошлом, по крайней мере, мы видим как в эпоху глобализации растет противостояние такой стратегии со стороны новых субъектов мировой политики — транснациональных корпораций, негосударственных организаций, отдельных финансово-мощных лиц.

Макропаразитарные государства в лучшем случае выжимали доходы ниже потенциального максимума на короткой кривой Лаффера. Но для разных политических систем происходило это по-разному. Соблазн британских и американских правителей состоял в эксплуатации коротких прибылей в своих доходах, что сдвигало кривую Лаффера слишком вверх, даже за счет возможной потери долгосрочного роста. В то же время советские соответствующие интересы проявились в обнаружении того, что государство может получить больше трансферов через взятки, коррупцию и другие подобные процедуры, которые фактически ослабляли давление государства на экономику.

8.6. Государственное образование — противоречие в терминах

Без сомнения наиболее эффективным методом посредством, которого государство создает мистику своей вездесущести, является контроль над образованием. Эволюция принудительного государственного контроля над школьным образованием неотделима от политической истории. Этот контроль выступает иногда главной целью политического маневрирования и, в случае успеха, его наиболее желанным результатом. То, что кажется основополагающей целью — обучение детей грамоте — всегда играет второстепенную роль. Государственное образование ни в коем случае не является слабым, беспомощным или неупорядоченным как думают даже специалисты. Это холодная, изощренная и тонко отлаженная машина, предназначенная выполнять очень важную работу — тормозить рост сознания общества. Проблема не в том, что государственные школы плохо работают, но скорее в том, что они действительно работают, и работают в соответствии с заложенными установками. Первая цель и первостепенная функция школ — не обучать и воспитывать хороших людей, но формировать послушных граждан государства. Это и есть та функция государственной индоктринации, которая наиболее великолепно выполняется школой.

Сторонники государственного образования понимали это прекрасно. Например, Г. Манн, американский общественный деятель, поддерживал в 19 веке государственное образование именно на этих основаниях, видя в нем средство ассимиляции иностранных элементов в протестантскую пуританскую культуру. По отношению к ирландским католикам Манн советовал: «Со старыми и пожилыми не так много можно сделать, но зато с их детьми, и главное средство — это образование. Их подрастающее поколение должно воспитываться так же, как и наши дети. Мы говорим должны, поскольку во многих случаях это может осуществляться только принуждением. …Дети должны быть собраны и силой, принудительно, направлены в школы. И те, кто сопротивляется и препятствует этому плану, будь то родители или священнослужители должны нести ответственность и быть наказаны» (83, с. 114 ).

С самого начала государственные школы были формой социального контроля. Одна ирландская газета, описывая этот процесс ассимиляции детей против их воли, заметила: «Общий принцип, на который опираются эти принудительные школьные правила является в корне порочным, радикально нездоровым и атеистическим… Образование детей уже не является ни заботой церкви, ни делом семьи, но работой самого государства».

В противоположность ксенофобной лихорадке, с которой многие коренные американцы спешат навязать свои культурные предпочтения иммигрантам, либертарии осуждают государственное образование. Дж. Уоррен сравнивает его с «передачей цыплят на попечение лисам, причем лисам еще и платят за это». Он видел, что государственный контроль над образованием, подобно государственному контролю над религией будет порождать ортодоксию, удушающую всякое расхождение во взглядах. «Школа станет бюрократией, обслуживающей интересы бюрократов и тех, кто в конечном счете контролирует государственный аппарат». По поводу того, что государственники настаивают, что принудительно регулируемое образование необходимо потому, что люди не могут различить ложь от правды и могут быть введены в заблуждение, Г. Спенсер возразил, что: «Вряд ли найдется какой-либо сектор в жизни, над которым по аналогичным соображениям нельзя было бы водрузить законодательный надзор».

Сегодня идеал социального контроля через образование реализован. Подобно павловским собакам дети входят и выходят из школ по звонку. Они начинают каждый день принесением присяги флагу США и пением национального гимна. Проходя сквозь политические знания и изучение однобокой истории, они обучаются чтить демократию и Конституцию.

Школа есть «двенадцатилетний принудительный приговор», в течение которого дети формуются в «хороших» граждан. В действительности же формируются покорные граждане. «Неизбежно, что принудительное, регулируемое государством образование будет отражать философию статус-кво», комментирует историк Дж.Спринг. «В конце концов это в интересах тех, кто имеет политическую и социальную власть и кто получает наибольшую выгоду от существующего политического порядка и зависит от его увековечивания». Иными словами, государственная школа берет на себя роль официальной церкви, вдохновляя ее подопечных к благоговейному коленопреклонению перед государством.

Государство продуцирует образ само-увековечивающегося, само-достаточного института, обладающего огромной силой и влияющего на волю людей. Но самом деле, все наоборот. Правительство держится по воле людей, и без их поддержки оно хрупко, не имеет своих ресурсов и быстро дезинтегририруется. А главное, что оно стоит без тех человеческих ресурсов, компетенции и знания, которые оно же само подавляет своим образованием в страхе от растущего осознания нелепого положения вещей и грядущего разоблачения своего вредительства.

Как мы видим по вышеприведенной аргументации, и в этой области либертарии продолжают последовательно выявлять мистику государства, видя в нем только абстракцию, поглощающую и безрассудно растрачивающую человеческую энергию.

8.7. Сецессия как средство противостояния государству

Рассмотрим теперь одну из стратегий, предлагаемых либертариями в качестве средства уклонения от государственного контроля. Уклонение (сецессия) обычно понимается как односторонний разрыв связей с более широким и организованным целым, к которому уклонисты привязаны. Уклонение от государства означало бы, что индивид или группа индивидов изолируют себя от государства как большего целого, к которому они привязаны, т.е., разрывают определенные контакты с государством.

Если ради краткости выделить только два вида взаимоотношений — горизонтальные (кооперация и координация) и вертикальные (директивность и гегемония), то в рамках горизонтальных контрактных отношений индивидуальные члены равноправным образом обмениваются искомыми товарами и услугами определенного качества. Выбирая подчиненность гегемоническому виду отношений, человек интегрирует себя в систему, в которой его принуждают создавать недостаточно четко определенные услуги и получать то, что готов назначить ему руководитель.

Есть также два различных фундаментальных пути приобретения собственности. Либо собственность приобретается в условиях уважения к собственности других людей, приобретенной правым путем, либо она приобретается посредством насилия над правами других лиц. Либо используются экономические способы приобретения, либо политические. То, что делают убийцы, воры и грабители, несовместимо с жизнью в обществе. Но директор, нарушая права собственности других людей, не воспринимается как преступник.

Другие члены общества — по крайней мере большинство — считают его нарушения прав собственности других людей как совместимые с цивилизованным поведением. Следовательно, они активно поддерживают эти действия, когда они обращены против других людей, и не мешают им, когда они направлены против них самих. Это и есть природа гегемонических связей между директором и его подчиненными.

Уклонение есть односторонний разрыв гегемонических отношений со стороны подчиненного субъекта. Это означает две вещи: 1. Подчиненные больше не поддерживают право руководителя на нарушение прав собственности других людей, например, прекращая платить налоги, или обслуживать руководителя; 2. Они начинают сопротивляться ему, когда он нарушает их собственные права или права других людей на собственность.

Уклонение или прекращение связей есть специальный подкласс политических реформ. Не руководители осуществляют реформы, модифицируя существующие политические связи, но управляемые — односторонне отменяя эти связи. Более точно, упраздняется гегемонический аспект существующих институтов.

Отмена гегемонических связей совершается в самых разнообразных масштабах. Она может касаться только части таких связей и может охватывать географически несвязанные территории. Например, ганзейские города в их лучшие дни были свободны от имперских налогов. Также, в средние века различные отдельные города, особенно в Северной Италии, Фландрии и Южной Германии избегали в течение определенного времени власти империи. В большинстве случаев они управлялись старейшинами городов или становились республиками.

Континуум географической дисперсии политических режимов хорошо иллюстрируется случаем города Хертогенбош в Нидерландах. Этот анклав был поразительно политически гетерогенен: он включал в себя датский анклав, который в свою очередь включал в себя бельгийский анклав. Таким образом, часть улиц были датскими и подчинялись датским законам, а часть улиц были бельгийскими и подчинялись бельгийским законам, а иногда даже дома на одной и той же улице принадлежали различным нациям и подчинялись различным законам (они были отмечены датскими или бельгийскими флагами).

Скорее как нормальный для западной цивилизации, чем исключение, воспринимался и тот факт, что гегемонические связи с отдельными регионами соседствовали с независимыми территориями. Посредством браков, наследства или покупки земли средневековые аристократы приходили к владению собственными территориями, которые были рассеяны повсюду в Европе.

В принципе, взаимоотношения и зависимости между правительством (государством) и различными субъектами не гомогенны. Например, евреи в Центральной и Восточной Европе в течение веков пользовались относительно независимым политическим статусом, который даже позволял им осуществлять некоторую форму умеренной территориальной суверенности. Знаменитые «гетто» были далеки от институтов подавления, как они изображаются сегодня; они были островками свободы от тех законов, которые ограничивали большинство других сограждан (например, евреи гетто были освобождены от нееврейской юрисдикции и различных форм налогов).

То, что такие режимы могут сосуществовать рядом друг с другом, является достаточным основанием реализуемости таких состояний. Единственной границей для географической дисперсии этих «политических» режимов были границы частной собственности. Теоретически каждый владелец собственности и, в частности, каждый землевладелец мог выбрать и установить свое собрание правил, которыми должны были руководствоваться пользователи этой собственности. Но обычно такие территориальные анклавы зависят от обмена товарами и услугами с другими территориями. Поэтому они были вынуждены отменять торговые барьеры и принимать политику свободного рынка.

Поступая таким образом, землевладельцы создавали жизненные образцы плодотворного функционирования самостоятельных и добровольных форм социальной организации. Не нуждаясь в особой рекламе ввиду привлекательности той идеи, которую они олицетворяли, эти островки уклонения притягивали жителей других территорий, и таким образом заполнялись пустоты на политической карте.

Укажем два главных преимущества политических реформ реализующих стратегию уклонения. Первое — уклонение не трансформирует, но упраздняет гегемонические связи. Все другие формы политических реформ удерживают эти зависимости нетронутыми и просто модифицируют способы, посредством которых правитель использует свою власть. Ключевые организации, такие как армия, полиция, суды держат свою монополию и объявляют всех конкурентов вне закона. После того, как усердие реформаторов ослабевает, ничто не стоит на пути дальнейшей экспансии государственных монопольных сил в такие области как здравоохранение, искусство, экономика и др. И во многих случаях даже умеренные реформы государственных организаций возвращаются вспять после спада энтузиазма реформаторов. Самое худшее во всех этих случаях и что встречается в большинстве раз, реформы оборачиваются созданием дополнительных гегемонических зависимостей с более охватывающей политической централизацией. Например, чтобы избавиться от аристократических привилегий классические либералы сначала поддержали короля против меньших аристократов, а затем сконцентрировали дальнейшие усилия на демократическом централизованном государстве для борьбы со всеми региональными и локальными формами монархизма и аристократии.

Вместо того, чтобы обуздывать политическую власть, они просто сдвигали и централизовывали ее, создавая даже более мощные политические институты, чем те, которые они старались превзойти. Классические либералы купили свой краткосрочный успех за очень тяжелую долгосрочную ренту, часть из которой мы платим уже в 21 веке.

В этом и причина того, что в конечном счете классические либералы провалились. Важно осознать, что быстрый успех классических либералов был связан с тоталитарными схемами, которые беспокоили прошлое столетие. Фундаментальное объяснение их провала состоит в том, что либеральные реформы не были добровольно адаптированы и приняты различными общественными группами, но были наложены на них принудительно. Конечно, такая тактика была очень эффективной в реализации классико-либеральной программы сразу на всей территории, контролируемой новыми демократическими централизованными государствами. Без такого охвата процесс был бы очень постепенным и предполагал бы наличие островков Старого режима, которые могли бы продержаться довольно долгое время. Однако подобно всем столь простым тактикам, и эта стала обоюдоострым орудием, которое постепенно обернулось против жизни, свободы и собственности.

Можно указать здесь на аналогию с бизнес-циклом. Подобно тому, как бизнес-инвестиции, не поддержанные реальными сбережениями, не стимулируют подлинный рост, и после короткого периода иллюзорного роста ведут прямо к экономическому банкротству, так и «принудительное наложение свободы» не создает подлинную свободу, но после короткого периода иллюзорной свободы ведет прямо к тоталитарному кошмару.

Факт в том, что ни в Европе, ни в США классическому либерализму не удалось установить общественный порядок, который бы эффективно сохранял частную собственность и индивидуальную свободу более, чем пару десятков лет. Это резко контрастирует со средними веками, в которых христианская религия в течение веков наделяла правами и обязанностями всех граждан будущего Града Бога. Христианство ограничивало средневековых аристократов во всех их тиранических наклонностях, и эти ограничения эффективно гарантировали свободы подчиненных. В Европе классический либерализм никогда не создавал глубоких корней и его кратковременный расцвет начал закатываться к концу 19 века, вылившись вскоре в такие хорошо известные социалистические схемы как коммунизм, фашизм и национал-социализм. В США безуспешная война за уклонение дала рождение государству благосостояния-войны, которое и стало расти постепенно с того времени. Конечно, нельзя сравнивать государство США по значимости в общественном восприятии с немецкими национал-социалистами или русскими большевиками, если касаться его относительной внутренней силы. Однако в абсолютных терминах оно уже стало наибольшим и наимощным государством в мире, которое когда-либо было на Земле, и это превосходство особенно чувствуется в вопросах внешней политики и войны.

Реальный вопрос состоит не в том, — как предполагали все классические либералы ХХ века — почему счастливые дни классического либерализма увяли и выродились в новую эру беспрецедентного государственного контроля. Реальный вопрос в том, как классический либерализм мог процветать, даже те несколько десятилетий, что он процветал? Ответ, вероятно, связан с временным лагом, который требуется для того, чтобы новые демократические централизованные государства консолидировали себя. Новые демократические ценности должны были проникнуть в мышление, новые политические ориентации должны были медленно обрести свое место в индивидуальном сознании и т.д.

Стратегия уклонения и прерывания гегемонических связей лишена всех этих фатальных долгосрочных последствий наложенной или дарованной свободы. Может пройти довольно длительное время, пока созреют условия для успешного уклонения, и оно может оставить много темных и политически непроясненных пятен на политической карте. Однако, по крайней мере, эти реформы могли бы стать подлинной реализацией того, что не содержало бы уже семена своего разрушения.

Второе преимущество уклонения состоит в том, что это есть единственный тип политической реформы, который не только способен привнести и установить незыблемость режима частной собственности, но и сам основан на уважении к принципам этого режима. В то время как государство по своей природе — принудительная организация, организация политических средств, уклонение есть активность, полностью гармоничная с уважением к частной собственности и к экономическим средствам. Таким образом, выполняется главное этическое требование либертарной реформы, а именно, чтобы сама реформа не создавала новые нарушения собственности.

Уклонение не ведет с необходимостью к войне. Однако, поскольку государство имеет очевидный интерес к поддержанию гегемонических уз, составляющих его опоры, и готово отстаивать их с помощью силы, уклонисты должны найти средства для преодоления этого сопротивления.

Уклонисты всегда составляют меньшинство всего населения. Но это судьба всех политически активных групп, даже самого правительства. Государство не в состоянии управлять, если оно должно надзирать за каждым жителем в каждый момент. Оно может управлять, если только граждане подчиняются его командам и уступают, и тогда только оно может сконцентрировать свою властную энергию на тех индивидах, которые ему не подчинились.

Это один из самых больших политических законов: гегемонические отношения существуют постольку, поскольку большинство добровольно подчиняется им. Не правитель обращает граждан в подчиненных, а они сами выбирают подчинение правителю. Сами подчиненные принятием своего свободного решения создают гегемонические связи.

Почему граждане выбирают это подчинение? Либо они считают, что это правильный или наилучший путь в сложившихся обстоятельствах, либо просто не знают иного способа существования. Поэтому, идеи или мнения, которые оправдывают существование гегемонических связей, являются последним основанием политической власти. Вот почему иностранные государства, в отсутствие идеологической лояльности населения, часто правят через своих местных вассалов, которые согласно локальной традиции имеют такое право. Это также основание того, почему современные государства берут под государственный контроль школы и университеты.

Подытожим: государства управляют скорее, посредством идеологий, которые оправдывают гегемонические узы, чем просто явной силой. Подобно всем другим трансформациям в обществе уклонение готовится и зависит от предыдущей трансформации в духовной области. Успешное уклонение предполагает предварительную трансформацию этих политических верований.

Необходимым условием для успешного уклонения является готовность существенной части населения отвергнуть гегемонические узы, которые оно некогда принимало. Если же какие-то организации, возникающие в рамках движения уклонения, нарушают в своих действиях права частной собственности, то тем самым они сеют семена для будущих гегемонических отношений. Новое правительство заменит старое, но все прежние пороки останутся.

Литература:

1. Автономов В.С. Австрийская школа в политической экономии: К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Ф.Визер. М., «Экономика», 1992.

2. Алексеева Т.А. Либерализм как политическая идеология. «Полития», № 1, 2000, с. 116–130.

3. Американские федералисты — Гамильтон, Мэдисон, Джей Избранные статьи. Вермонт,1990.

4. Берлин И. Четыре эссе о свободе.

5. Бруннер К. Представление о человеке и концепция социализма: два подхода к пониманию общества». «THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем». 1993, Осень, том1, вып.3.

6. Бъюкенен Дж. Избранные статьи. М., 1998.

7. Бъюкенен Дж. Экономические и этические основания конституционного порядка. М., 2000.

8. Бэккер Г.С. Экономический анализ и человеческое поведение. «THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем» 1993, Зима, том1, N1, Москва, Начала-Пресс»

9. Гаджиев К.С. Современные течения в американской идеологии. М., 1983.

10. Гэри Б. Человеческий капитал. Главы из книги. Пер. Р.И.Капелюшникова. «США: экономика, политика, идеология», 1993, N 11,12.

11. Джефферсон Т. Автобиография: заметки о штате Виргиния. Под ред. А.А.Фурсенко. М., Наука, 1990.

12. Евстафьев Д.Г. Современные приоритеты национальной безопасности США. США: экономика, политика, идеология, № 1, 1996. — с. 13–25.

13. Ермишина Е.В. Международный обмен информаций: правовые аспекты.М., Межд.Отн.,1988. — 144 с.

14. Замошкин Ю.А. Вызовы цивилизации: опыт США, М., Наука, 1991. — 308 с.

15. Захматов М. И. По поводу выработки концепции внешнеполитической стратегии России. США: экономика, политика, идеология, №1, 1996. — с. 3–12.

16. Зуева К.П. Новые концепции европейской интеграции. МЭМО РАН, № 11, 1995. — с. 94–102.

17. Каменская Г.В., Родионов А.Н. Политические системы современности. М., Онега, 1994. — 224 с.

18. Капелюшников Р.И. Экономическая теория прав собственности. (Методология, основные понятия, круг проблем). М., ИМЭМО,1990.

19. Коуз Р. Фирма, рынок и право. Изд-во «Дело». Москва, 1993.

20. Коуз Р. Природа фирмы. Главы из книги. США: экономика, политика, идеология» 1993, N 2,3.

21. Леонтович В.В. История Либерализма в России М., Русский путь, Полиграфресурсы, 1995.

22. Либерализм в России. Сб.статей. Ред. Ю. Крашенинников Москва, Агенство «Знак», 1993.

23. Капелюшников Р.И. Ф илософия рынка Ф.Хайека. «Международная экономика и международные отношения», 1989, N 12, с.103–148.

24. Капелюшников Р.И. «Дорога к рабству» и дорога к свободе: полемика Ф.А.Хайека с тоталитаризмом. «Вопросы философии», 1990, N 9.

25. Капелюшников Р.И. Меркантилизм как низшая стадия либерализма? «Международная экономика и международные отношения», 1992, N 9.

26. Капелюшников Р.И. Рональд Коуз, или сотворение рынков. «США: экономика, политика, идеология», 1993, N 1.

27. Капелюшников Р.И. Экономический подход Гэри Беккера к человеческому поведению. «США: экономика, политика, идеология», 1993, N 11.

28. Капелюшников Р.И. Рыночный порядок и социализм: врожденная несовместимость? «Международная экономика и международные отношения», 1990, N 11, (Рецензия на книгу F.A. Hayek. A Fatal Conceit. Chicago, 1980).

29. Макашева Н. Фридрих фон Хайек: мировоззренческий контекст экономической теории. «Вопросы экономики», 1989, N 4.

30. Макашева Н.А. Проблема рынка в современной западной экономической науке. Москва, АН СССР,ИНИОН. М., 1990.

31. фон Мизес Л. (Сб.) Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. Изд-во «Дело». М., 1993.

32. фон Мизес Л. Социализм. Экономический и социологический анализ. М., 2000.

33. Милль Дж. С. Размышления о представительном правлении. Вермонт, Перепечатка с издания Яковлева, Спб.,1863, 263 стр.

34. Найшуль В. У нас будет самый свободный в мире рынок. Журнал «Знание — сила». Январь, 1994 год.

35. Невлер Л. Социология мафиозности. (По книге Эла Ньюлера «В сторону мафиозности».) Журнал «Знание — сила». Декабрь, 1993 год.

36. Норт Д.К. Институты и экономический рост: историческое введение. «THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем». 1993, Весна, том 1, N 2.

37. Остром В. Смысл американского федерализма. Что такое самоуправляющееся общество., М., «Арена», 1993, 320 стр.

38. Поппер К.Р. Открытое общество и его враги. М., Феникс, Международный фонд «Культурная инициатива М., 1992, (том 1) — 448 стр.; N 5 — (том 2) — 526 с.

39. Поппер К.Р. Нищета историцизма. «Вопросы философии» 1992, № 8, 9, 10.

40. Поппер К.Р. Нищета историцизма. Москва, Путь, 1993.

41. Разуваев В.В. Геополитика постсоветского пространства. Докл. ИЕ РАН, №3, 1993. — 73 с.

42. Роббинс Л. Предмет экономической науки. «THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем». 1993, Зима, т. 1, № 1. «Начала-Пресс».

43. Рогов С.М. Россия и Запад. США: экономика, политика, идеология, № 3, 1995. — сс. 3–14.

44. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов (книги 1,2,3). М., Наука, 1992, 572 стр.

45. Скворцов Л.В. История и антиистория: К критике методологии буржуазной философии истории. — М., 1976. — 230 с.

46. Согрин В.В. Идеология в американской истории. М., 1995.

47. Соколова Р. О пользе политической философии. ОНС, № 3, 1992, с. 73–83.

48. Страны бывшего СССР и европейская безопасность. М., «МО», 1994. — 304 с.

49. США: Консервативная волна: Пер. с англ. / Введение и общ. ред. Мельвиля А.Ю. — М., 1984, — 312 с.

50. Таллок Г. «Новый федералист». М., Фонд «За экономическую грамотность», 1993 192 стр.

51. де Токвиль А. Демократия в Америке. М., Прогресс, 1992, 554 с.

52.Уильямсон О.И. Поведенческие предпосылки современного экономического анализа. «THESIS: Теория и история экономических и социальных институтов и систем». 1993, Осень, том 1, N 3.

53.Фридман М. Капитализм и свобода. New York,1982, 280 стр.

54. Хайек Ф.А. Дорога к рабству. Изд-во «Экономика». Москва 1992 г.

55. Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Изд-во «Новости». Москва 1991 г.

56. Хайек Ф.А. Общество свободных. London, 1990. (Translation of «The Political order of a Free People», vol.3 of «Law,Legislation and Liberty»)

57. Хайек Ф.А. Конкуренция как процедура открытия. «Международная экономика и международные отношения», 1989, N 12, с. 6–14.

58. Хейне П. Экономический образ мышления. Изд-во «Дело». Москва 1993 г.

59. Хантингтон С. Будущее демократического процесса: от экспансии к консолидации. МЭМО РАН, № 6, 1995. — с. 87–94.

60. Хозин Г.С. Д.Розенау как теоретик международных отношений. Социально-политические науки, №3, 1991. — с. 69–75.

61. Цыганков П.А. Политическая социология международных отношений. М., Радикс, 1994. — 320 с.

62. Цыганков П.А. Международные отношения как объект изучения. МГУ, 1993. — 112 с.

63. Чичерина Н.Г. Международные концерны: социальная политика, пропаганда. М., Наука, 1985. — 345 с.

64. Шамшурин В.И. Современная социально-политическая философия в США: Научно-аналитический обзор. — М., 1984 — 72 с.

65. Шамшурин В.И. Методология аналитической философии в современной социально-политической мысли США: Научно-аналитический обзор // Критика методологических основ буржуазной политической философии. I., 1985, n. 19–73.

66. Л.Эрхард. Полвека размышлений. (Речи и статьи.) Изд-во Руссико». Москва 1993.

67. Эрхард. Благосостояние для всех. М., «Начало-Пресс», 1991.

68. Bennett J., DeLorentco T. Underground Government: The Off-Budget Public Sector N.Y. 1999.

69. DeLorentco T. The will of People? N.Y. 2000.

70. Denson G. The Costs of war. New Brunswick, 1997.

71. Dialectics of Third World Development. Ed. by I.Vogeler, A. De Souza, New Jersey, 1980.

72. Friedman M. Capitalism and Freedom. Chicago, 1958.

73. Gilmour I. Dancing with Dogma, Britain Under Thatcherism. Simon and Schuster 1992.

74. Godwin W. Political and Philosophical Writings. London, 1993.

75. Hammerton J. A Critique of Libertarianism.N.Y. 2000

76. Haworth А. Anti-Libertarianism: Markets, Philosophy and Myth. Routledge, 1994.

77. Hayek F. A. Individualism and Economic Order. Chicago, 1948

78. Hayek F.A. The Constitution of Liberty. Chicago 1960

79. Hayek F.A. New Studies in Philosophy, Politics, Economics and the History of Ideas. Routledge 1978.

80. Hoppe H. — H.The Economics and Ethics of Private Property. Boston, 1993.

81. Kavaljit S. The Globalisation of Finance. London, 1998.

82. LaFollette H.Why Libertarianism Is Mistaken. In John Arthur and William Shaw (eds) Justice and Economic Distribution, 1979, 194–206.

83. Mann H. Elementary School. London, 1989.

84. De Molinari G. The Production of Security. N.Y., 1977.

85. Murray Ch. Losing Ground.

86. Nozick.R. Anarchy, State and Utopia. N.Y. 1974.

87. Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge 1971.

88. Rothbard M. For a New Liberty. MacMillan 1973.

89. Rothbard M.N. Power and Market. Kansas City, 1977.

90. Rothbard M.N. Man, Economy and State. Auburn, 1993.

91. Rummel R.J. Libertarianism and International Violence. The Journ. of Conflict Resolution 27, March, 1983, p. 27–71.

92. Von Mises L. Human Action. Chicago, 1966.

93. Wolff J. Robert Nozick: Property, Justice and the Minimal State. Polity Press 1991.