Неолиберализм, неоконсерватизм XX века

Австриец Фридрих Август фон Хайек (1899—1992) начинал свою ученую карьеру как экономист и именно в этой области добился самых больших достижений и известности (в 1974 г. ему была присуждена Нобелевская премия по экономике). Однако круг его интересов выходил за рамки экономической теории. Он затрагивал социологические, политологические и даже правовые проблемы. В 30х гг. Хайек поселился в Англии, работал в Лондонской школе экономики, принял британское подданство и испытал глубокое воздействие английской культуры и традиций. Знаменитым его сделала книга «Дорога к рабству», опубликованная в 1944г. в Чикаго. Хайек доказывал, что вмешательство государства в производственную деятельность, посягательство на свободу частной собственности и инициативы ведут к тоталитаризму. В предисловии он признавал, что написал «политическую книгу». В 1950г. Хайек переезжает в США, где в 1960г. появилось его второе крупное политическое произведение «Конституция свободы». В нем также доказывается, что государство должно обеспечивать соблюдение законов, а не заниматься хозяйственным управлением. Среди многочисленных сочинений Хайека отметим также выпущенную в 1989г. книгу «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма», подводящую итог его более чем полувековому творческому пути. Идеи Хайека еще при его жизни были широко признаны на государственном уровне в связи с волной неоконсерватизма и крахом системы «реального социализма». Эти события воспринимались как подтверждение мыслей Хайека. Говорили даже, что последнюю четверть XX в. можно признать «эпохой Хайека» в противоположность предшествующим двум с половиной десятилетиям — «эпохе Кейнса» (1883—1946), крупнейшего английского экономиста, еще в 30е гг. признавшего необходимость ограниченного государственного регулирования экономики. Хайек предпочитал называть себя не консерватором, а либералом или вигом. Консерваторов он упрекал в тоске по прошлому, боязни перемен, а также и в том, что они «восприняли значительную часть коллективистской веры». Тем не менее поддержка Хайеком основных консервативных ценностей, стремление отвергнуть все явления государственной и общественной жизни, возникшие как отклик на обострение социальных проблем, очевидны. «Будущий историк, — пишет Хайек, будет, вероятно, рассматривать период от революции 1848г. примерно до 1948г. как век европейского социализма». Он предлагает избавиться от всех нововведений этого века в плане социально-экономической политики государства. В предисловии к «Конституции свободы» Хайек пишет, что на протяжении почти целого века люди стремились к «альтернативным социальным порядкам» вместо того, чтобы углублять понимание принципов нашей цивилизации и использовать их, а не подрывать. К этому привело господство рационализма. Его пагубная самонадеянность заключается в признании возможности переустройства мира в соответствии с желаниями человека, опирающегося на «законы эволюции» (Конт) или «неизменные законы общественного развития» (Маркс). Между тем не разум, а традиция, в первую очередь моральная, лежит в основе развития человечества. Хайек убежден, что «все блага цивилизации и даже само наше существование... опираются лишь на наше непрекращающееся желание нести на себе бремя традиций». Моральная традиция не может конструироваться. У нее два источника: врожденные побуждения и принципы, складывающиеся в ходе упорядочения общественной жизни. И те и другие, полагает Хайек, находятся между инстинктом и разумом. Особая роль в поддержании моральных устоев отводится религии. Не связывая себя определенными теологическими концепциями («я не знаю, что следует подразумевать под словом «Бог»), Хайек видит в религии «один из важнейших источников упорядочения жизни». Философско-исторические представления Хайека находятся в русле консервативной традиции. Критика рационально-конструируемой морали направлена у Хайека прежде всего против попыток «заменить безличный и анонимный механизм рынка коллективным и сознательным направлением всех социальных сил к определенным целям». Рынку приписывается исключительная роль не только в экономике, но и во всей истории человечества. По Хайеку, он представляет собой единственно возможную и всеобъемлющую форму регулирования общественной жизни и даже морали, цивилизация обязана рынку своим происхождением и сохранностью. Он расширяет сотрудничество между людьми, опирается на традиции и моральную практику. Благодаря рыночной конкуренции устанавливается спонтанный социальный порядок. В известном смысле можно сказать, что торговля предшествовала и государственной организации, так как поддержка индивидуальной инициативы требовала концентрации сил. Обязательный атрибут рынка — частная собственность, которую Хайек в книге 1989г. предпочитает называть «отдельной», видимо, пытаясь продемонстрировать тем самым ее общественное предназначение. Отдельная собственность, как и рынок, рассматривается как основа цивилизации, упорядоченности отношений между людьми, морали. Без нее невозможны ни справедливость, ни свобода личности. Культурное и моральное развитие требует дальнейшего утверждения отдельной собственности. Ее следует оберегать как от личных злоупотреблений, так и от механизмов ограничения конкуренции. Но в легальных формах рыночной упорядоченности отдельная собственность должна развиваться. Особенно существенно расширение сферы нематериальной отдельной собственности (технологические нововведения, патенты и т. п.), стимулирующей творческие способности человека. Отдельная собственность, по Хайеку, — основной принцип нашей морали, и наша обязанность — противостоять ее разрушению. Итак, «отдельная», т. е. частная, собственность — это не только экономическая или гражданско-правовая категория, это самостоятельная и притом высшая ценность, основа морали, гарантия справедливости и личной свободы. Хайек противостоит всем, кто стремится не только разрушить, но и ограничить частную собственность, «заменить безликий и анонимный механизм рынка коллективным и «сознательным» направлением всех социальных сил к определенным целям». Отвергается всякий «коллективизм», все типы планируемой экономики, любые попытки осуществления «распределительных идеалов». Понятие социальной справедливости объявляется нереальным и бессмысленным. Оно препятствует экономическому росту, сковывает индивидуальную инициативу, основу прогресса. Попытки установить распределительную справедливость противоречат свободному обществу и «должны привести к уничтожению господства права». Главный враг Хайека — социализм. Хайек признает, что в определенный период он вытеснил либерализм в качестве доктрины, которой руководствуется большинство сторонников прогресса. Социализм, сутью которого являются централизованное экономическое планирование и контроль, несостоятелен, так как он регламентирует деятельность индивида и не допускает инноваций. Осуществляемое центральными органами планирование всегда исходит из неправильных представлений о запросах и потенциале местных предприятий. План исключает возможности установления самостоятельных эффективных связей между предприятиями, спонтанность, игру интересов и цен. Социализм разрушает современную цивилизацию. В «Конституции свободы» Хайек одним из первых заговорил о крахе социализма в западном мире, который, по его мнению, наступил еще в 50е гг. Социализм утратил интеллектуальную привлекательность, от него отходили массы. Признаком кризиса явилась попытка европейских социалистов обновить свои программы, критика социалистических установок изнутри. Речь шла не только о марксизме, который, по словам Хайека, «был убит в западном мире опытом России». Хайек выделяет три главные причины разочарования в социалистических идеях: широкое признание того факта, что социалистическая экономика значительно менее эффективна, чем частное предпринимательство; установление новой, более жесткой социальной иерархии взамен обещанной справедливости и очевидность того, что социализм ведет не к свободе, а к новой деспотии. В «Пагубной самонадеянности» Хайек получил возможность подкрепить свои рассуждения о кризисе социализма фактами поражения социалистических режимов в Восточной Европе. Социализм понимается очень широко. Он тождествен планируемой экономике, коллективизму. Фашизм и национал-социализм также рассматриваются как социалистическое течение, как вид «буржуазного социализма». И он подрывает ту индивидуалистическую инициативу, которая развивалась с эпохи Возрождения. К стану врагов Хайек относит не только коммунистов и фашистов, но и фабианцев, умеренных социал-демократов. Их он также называет «социалистическими плановиками». В «Пагубной самонадеянности» он замечает, что для определения того, что называют «социальным государством», было бы лучше пользоваться термином «благодетельная деспотия», ибо, по его мнению, социально-экономические меры, связываемые с этим понятием, не могут быть осуществлены демократическим путем, при уважении свободы личности, как это декларируется в басне о социальной демократии. Любая попытка установить распределительную справедливость противоречит свободному обществу. «Государство благоденствия», как раньше называли «социальное государство», стремясь к социальной справедливости, становится «в первую очередь распределителем дохода». Оно «неизбежно приведет... к социализму и его насильственным и в основе своей произвольным методам». И школу Дж. Кейнса, рассчитанную на использование государственного регулир ования во имя сохранения и совершенствования экономической системы, основанной на частной собственности, Хайек относит к числу разрушителей традиционной морали, представителей «конструктивистского рационализма», лежащего в основе социалистических идей. Хайек призывает отвергнуть социализм и коллективизм во всех формах, так как они связаны с широким применением насилия, отказом от свободы, традиционно оказываются неэффективными и тем самым подрывают цивилизацию. Они противоречат главному, по Хайеку, принципу экономической жизни «свободному росту и спонтанной эволюции», — предполагающему максимальное использование возможностей общества, минимальное применение насилия, создание лучших условий для индивидуальной инициативы. Такова «единственная система идеалов, последовательно противостоящая всякому произволу власти». Настаивая на том, что он либерал, а не консерватор, Хайек советует не путать его оппозицию планированию со «старым догматическим принципом Laissez faire». По его мнению, либеральная система отнюдь не означает бездействия государства. Либералы выступают за создание лучших условий для индивидуальной инициативы, но это предполагает государственное регулирование. Функционирование рыночного механизма невозможно без системы законов, без информации, которую частный предприниматель исключительно собственными силами и средствами никогда не обеспечит. Хайек согласен и на некоторые запретительные и ограничительные меры. Недопущение использования ряда ядовитых веществ или введение особых правил при их употреблении, установление пределов длительности рабочего дня, санитарных правил вполне совместимы с сохранением конкуренции. Но он категорически против попыток регулирования цен и количества товаров. Свобода покупать и продавать должна быть гарантирована. Главный аргумент Хайека против государственного регулирования — защита свободы и формального равенства прав человека. Без свободы в экономических делах, пишет он, не существовала и не может существовать ни личная, ни политическая свобода. «Система отдельной собственности — самая важная гарантия свободы не только для тех, кто имеет собственность, но и для тех, кто ее не имеет». Экономическое неравенство не смущает Хайека. Хотя в обществе свободной конкуренции у бедных меньше возможностей, чем у богатых, замечает он, они свободнее тех, кто в ином обществе пользуется большими материальными благами. Частная собственность представляет собой, по Хайеку, и экономическую основу демократии. Если демократия подпадет под влияние коллективистских идей, она погибнет. Чтобы лишить власть абсолютного характера, ее нужно разделить и децентрализовать. Для этого более всего пригодна система свободной конкуренции. Отношение Хайека к демократии сродни консервативной традиции. Хайек не демократ, а либерал. Он рассматривает демократию не как одну из основных ценностей, а всего лишь как средство обеспечения общественного мира и свободы личности. При сплоченном и лишенном терпимости большинстве демократия может стать не менее угнетательской, чем диктатура. Известны случаи, когда автократические правительства обеспечивали большую культурную и духовную свободу, чем демократия. Хайек отмечает, что идея неограниченности законодательной власти вытекает из концепций народного суверенитета и демократического правления. Современное употребление слова «демократия» в качестве похвалы вызывает неодобрение Хайека. Если демократия всегда хороша, рассуждает он, то ее расширение всегда полезно, но этого не станет утверждать даже самый догматически настроенный демократ. Пределы расширения избирательного права должны определяться целесообразностью. «Демократия — скорее средство, чем цель, и ее масштабы следует устанавливать исходя из целей, которым мы хотим служить». Признавая ряд достоинств демократии (создание условий для мирного решения проблем, для свободы личности, для лучшего понимания задач общественной жизни и политического воспитания большинства), Хайек подчеркивает, что преимущества этого строя сказываются не сразу, а эффективность его ниже, чем при других формах правления. Мысль о том, что господство мнения большинства способствует прогрессу, по Хайеку, противоречит опыту. Наоборот, такой порядок привел бы к стагнации. Человечество идет вперед как раз благодаря тому, что немногие убеждают многих. «Хотя демократия, возможно, и лучшая форма ограниченного правления, — пишет Хайек, — она становится абсурдом, если превращается в неограниченное правление». Идеал демократии, нацеленный первоначально на предотвращение произвола власти, становится оправданием новой деспотической власти, когда доктринеры-демократы, исходя из теории народного суверенитета, утверждают, что господство большинства не может быть ограничено. Главное отличие либерала от демократа Хайек видит в том, что либерал всегда озабочен ограничением принудительных функций власти, а демократ знает только одно ограничение правительства — воля большинства. Гарантией от деспотизма и произвола служит не источник власти, а ее ограничение. В творчестве Хайека получили последовательное и бескомпромиссное воплощение идеи экономического либерализма, ставшие стержнем консервативной политической платформы в XX в. Оправданием их служит опасность тоталитаризма, но они явно направлены против социализма, коллективизма и борьбы за «распределительную справедливость» во всех формах. Готовность мириться с неравенством, бедностью, безработицей свидетельствует о глухоте Хайека к социальным проблемам и объясняет его популярность среди защитников интересов состоятельных кругов. Весьма сдержанное отношение к демократии также представляет важный атрибут консервативной программы Хайека.

Карл Поппер (1902—1994) родился в Вене в семье юриста, убежденного либерала, почитателя И. Канта и Дж. Ст. Милля. Родители его были пацифистами. Основная сфера интересов Поппера — методология научного исследования, теория познания. Но наряду с философией его привлекала и общественная жизнь. Весной 1919г. юный Поппер сотрудничал с Коммунистической партией Австрии, выполнял различные поручения. Но в июне того же года произошел разрыв. Поводом к нему послужил расстрел полицией безоружной демонстрации молодых людей, организованной коммунистами при участии Поппера. Были убитые. Поппер считал, что во имя идеала он мог жертвовать своей жизнью, но отнюдь не жизнью других людей. В штаб-квартире коммунистов гибель товарищей оценивалась по-другому: революция требует жертв, смерть манифестантов не напрасна, она укрепляет ненависть рабочих к полиции, помогает им распознать своего классового врага. Сотрудничество с КПА закончилось: Поппер, по его словам, «избежал марксистской ловушки». Научная карьера Поппера началась в Вене. С 1937 по 1946 г. он работал в Новой Зеландии, а с 1946 г. до середины 70х гг. — в Лондонской школе экономики. До конца своих дней Поппер оставался восторженным почитателем Англии и ее политической системы. Получив широкое признание как философ и социолог, Поппер выступал с лекциями во многих крупнейших университетах мира. Общественный темперамент и потрясения, которые переживал мир, побудили Поппера обратиться к политическим проблемам. Сам он объяснял этот поворот в своих занятиях, случившийся в 30—40е гг., неудовлетворенностью состоянием общественных наук: возник тоталитаризм, а общественные науки не могут его осмыслить. Так появились два сочинения, в которых нашли выражение политические взгляды Поппера: «Нищета историцизма» и «Открытое общество и его враги». Первая книга была задумана и в основном подготовлена еще в 1936г., но напечатать ее (в журнальном варианте) удалось лишь в 1944—1945 гг. К написанию «Открытого общества» Поппера подтолкнуло вторжение Гитлера в Австрию. Книга была написана в 1938—1943 гг. в Новой Зеландии. Ее цель — углубить понимание тоталитаризма. В 90х гг. обе книги были переведены на русский язык.

«Я последний запоздавший приверженец Просвещения, — говорил Поппер в 1958г. — Это означает, что я рационалист и что я верю в истину и в человеческий разум». Рационализму противостоят иррационализм и мистицизм, «столь подлое в наши дни интеллектуальное расстройство». Поппер подчеркивает, что западная цивилизация — продукт рационального склада ума европейских народов, заимствованного у древних греков, она неразрывно связана с наукой. Однако у Поппера, ученого XX в., заметны и существенные отличия от классиков эпохи Просвещения. Он отвергает их веру в возможность постоянного усовершенствования жизни людей, называя ее теорией (или, вернее, мифом) рационалистического оптимизма. Не разделяет Поппер и свойственной многим просветителям XVIII в. убежденности во всесилии человеческого разума, его способности познать истину. Попперу близка позиция И. Канта, в теории познания он придерживается принципов неокантианства, получивших широкое признание в естественных науках. Методологии, ориентированной на познание истины (Поппер называет ее эссенциалистской, или эссенциализмом, он противопоставляет «методологический номинализм», который стремится не к постижению того, чем вещь является на самом деле, и не к определению ее подлинной природы, а к описанию того, как «вещь ведет себя при разных обстоятельствах и, в частности, к выяснению того, имеются ли в этом поведении какие-либо закономерности». Методологический номинализм, констатирует Поппер, достаточно широко распространен в области естественных наук, а вот проблемы общественных наук до сих пор решаются эссенциалистскими методами, и в этом состоит одна из главных причин их отсталости. Задачей общественных наук «не является пророчество о будущем ходе истории». «Эта задача, скорее, состоит в открытии и объяснении менее очевидных зависимостей, имеющих место в социальной сфере. Таковыми являются: выявление трудностей, встречающихся на пути социального действия — изучение, так сказать, громоздкости, гибкости и хрупкости социального материала, его сопротивления нашим попыткам формировать его и работать с ним». Итак, перед общественными науками Поппер ставит не глобальные (раскрытие универсальных закономерностей), а частные, прикладные, эмпирические задачи. Истина, по Попперу, непознаваема, мы можем приблизиться к ней, но никогда ее не достигнем, не существует окончательных, непогрешимых источников знания. Мы не можем доказать истинность наших теорий. За исключением математики, наши аргументы никогда не являются полностью убедительными. При решении тех или иных проблем нам открыт только один путь — метод проб и ошибок. Но если истину установить и доказать невозможно, ложность теорий, утверждений поддается выявлению. Мы идем к истине, отвергая концепции, ложность которых доказана. Отсюда особая роль в процессе познания отводится критике. По Попперу, критика — это «животворная кровь всякого рационального мышления». Подвергая самой суровой критике различные теории, мы в экспериментальном порядке принимаем те теории, которые лучше выдержали это испытание. Более надежного подтверждения теорий не существует. С такими методологическими установками Поппер подходит к проблемам социально-исторического развития. Его историческая концепция строится путем отрицания ряда весьма распространенных представлений. Прежде всего он отвергает мысль о закономерности, направленности исторического процесса. «История смысла не имеет». «Необходимо признать одним из принципов всякого непредвзятого подхода к сфере политики, что в человеческих делах возможно все (курсив мой. — О. М.) и, в частности, нельзя исключать никакой мыслимый вариант развития на тех основаниях, что он может нарушить так называемую тенденцию человеческого прогресса, или другую из закономерностей, якобы свойственных «природе человека». «Будущее зависит от нас, и над нами не довлеет никакая историческая необходимость». «Теория, согласно которой наши мысли и идеи зависят от нашего общественного положения или национальных интересов, приводит к иррационализму». С отрицанием закономерностей развития связано у Поппера и нигилистическое отношение к идее, что история представляет собой арену деятельности больших коллективов людей — масс, народов, социальных групп. Поппер подменяет общественные связи деятельностью индивидов, предлагая довольно редкий в XX в. образец «атомистического» подхода к социальным явлениям. «Все социальные явления, — пишет он, — следует всегда понимать как результат решений, действий, установок и т. п. отдельных людей, и поэтому никогда не следует удовлетворяться объяснениями в терминах так называемых «коллективов» (государств, наций, рас и т. п.). По Попперу, «едва ли есть хотя бы крупица истины во всей этой болтовне о массах и элитах просто потому, что этих «масс» в действительности не существует. Они состоят из неисправимых индивидуалистов, которые поодиночке ведут борьбу против всех других в соответствии с принципом «человек человеку волк». Большинство социальных групп современного общества (за исключением некоторых счастливых семейных групп) «являются не более чем суррогатами, поскольку они не создают действительных условий для общественной жизни» и не обладают никакой реальной функцией в жизни общества в целом. В результате возникает новый индивидуализм. Поппер иронизирует над «многими социологами, даже такими, как Э. Дюркгейм», которые так и не избавились от догматической веры в то, что общество следует анализировать в терминах реальных социальных групп. Правда, в данном вопросе, как и в ряде других, сочинения Поппера не лишены противоречий. Так, отмечая напряжение, сказывающееся в обществе при переходе от племенного быта к государственному (точнее, в терминологии Поппера, от закрытого общества к открытому), он связывает это напряжение с «трениями между классами, которые впервые возникли при крахе закрытого общества». Следующий постулат исторической концепции Поппера — пагубность всяких попыток «улучшить жизнь современников». Из этого желания возникают «величайшие наши неприятности», являющиеся побочным продуктом «возможно, величайшей из всех моральных и духовных революций» — социального движения, начавшегося три века назад. «Эта революция вызвала к жизни поразительно мощные разрушительные силы, но эти силы все еще можно обуздать». Предсказание насильственной революции Поппер считает «наиболее пагубным элементом марксизма». Но и в осуждении революций Поппер не совсем последователен. Так, он мимоходом признает, что «борьба за открытое общество (его идеал. — О. М.) вновь началась только вместе с возникновением идей 1789 г.», т. е. была невозможна без общественного движения, стремившегося улучшить участь современников и подготовившего Великую французскую революцию. Мысль о том, что в истории все возможно, распространяется Поппером не только на реальные события, но и на историческую науку, т. е. описание и интерпретацию истории. Он призывает отказаться от «бесплодной идеи научной объективности» и решиться «представить исторические проблемы со своей точки зрения». «Хотя история не имеет цели, мы можем навязать ей свои цели, и хотя история не имеет смысла, мы можем придать ей смысл», — рассуждает Поппер. Этой цели и служит толкование истории. Поппер предлагает «интерпретировать историю политической власти с точки зрения нашей борьбы за открытое общество, за власть разума, справедливость, свободу, равенство и за предотвращение международных преступлений». Итак, отрицая закономерности истории, Поппер представляет ее со своей точки зрения и во имя определенных целей. Почему-то он стремится лишить такой возможности своих идейных оппонентов, которым признание объективных законов развития не помешало также подчинять свою концепцию истории вполне определенным целям. Не сумел Поппер полностью избежать и признания некоторых закономерностей в новейшей истории. Например, он пишет, что под влиянием «эпидемического» роста технологических нововведений произошла настоящая революция. Таким образом, она, видимо, не зависела от воли людей. Вполне основательно он констатирует и другую очень существенную закономерность: на смену эпохе свободной конкуренции приходит новый исторический этап — этап «политического интервенционизма» (имеется в виду вмешательство государства в экономическую жизнь), который проявился в трех разновидностях: русский вариант, фашистская форма тоталитаризма и «демократический интервенционизм Англии, США и «малых демократий», лидером которых является Швеция. Свою наивную концепцию истории (все зависит от нас, все решат отдельные люди, над ними не довлеют никакие закономерности) Поппер противопоставляет так называемому историцизму. Под историцизмом понимается «такой подход к социальным наукам, при котором признается, что их главной целью является историческое предвидение и что эта цель осуществляется путем раскрытия «ритмов» или «образцов», «законов» или «тенденций», лежащих в основе исторической эволюции». Поппер иронизирует над историцизмом, называя его «философией оракулов — зловредным интеллектуальным заболеванием нашего времени». Он берет обязательство никогда не выдавать себя за пророка. Историцизм перекладывает ответственность людей за свои поступки на историю. Он ведет к фанатизму и нетерпимости, к утверждению единой и исключительной веры, превращающейся в «новый опиум народа». Историцизм ведет к тоталитаризму. Поппер написал свои основные политические сочинения во имя разоблачения тоталитаризма. Он не дает анализа реального тоталитаризма ни в коммунистическом, ни в фашистском варианте, а ограничивается перечнем (по его же признанию, неполным и несистематическим) основных идей, роднящих современный тоталитаризм с течениями, выступавшими против свободы в прошлом. Это: а) национализм, понимание государства как воплощения духа нации или расы; б) признание войны естественной формой утверждения государством своего существования; в) освобождение государства от моральных обязательств, исторический успех — единственный судья в общественном развитии, благо коллектива — единственный принцип личного поведения; г) этическое оправдание войны, особенно войны молодых наций против старых; д) исключительная роль всемирно-исторической личности (ныне — принцип лидерства); е) идеал героической жизни («живи, рискуя») и «героического человека» в противоположность принципам мелкого буржуа. Наличие этих признаков позволяет, по мнению Поппера, говорить о древних и новых тоталитарных движениях. Между ними есть различия, но они не столь существенны. Каковы причины тоталитаризма? О его социальных корнях Поппер упоминает лишь вскользь. Он признает, что тоталитарные движения «пытаются ответить на вполне реальную социальную потребность», что исторические течения, ориентированные на радикальные перемены, «выражают глубоко укорененное чувство неудовлетворенности миром». Утверждение фашизма Поппер связывает с банкротством социал-демократии, ее неспособностью осуществить свою программу. Углубляться в эти сюжеты Поппер не считает нужным. Но, следуя принципу отрицания исторической закономерности, он категорически против признания тоталитаризма неизбежным явлением.

Поппер концентрирует внимание на идеологической основе или идейных предшественниках тоталитаризма. Ими оказываются историцисты. Трудно избавиться от впечатления, что именно в них Поппер видит главную причину тоталитарных режимов. Историцизм неоднороден, ибо к нему относятся все течения мысли, признающие исторические закономерности. Несколько утрируя позицию своих идейных противников, Поппер называет это фатализмом, признанием невозможности изменить что-либо в неминуемом ходе развития. Для одних историцистов эволюция человечества — это прогресс (Гегель, Маркс). Для других — попятное движение от существовавшего некогда идеала (Платон). Именно эти три фигуры и рассматриваются Поппером как крупнейшие представители историцизма и идеологи тоталитаризма. Применительно к Платону и Гегелю, связь их политических взглядов с широким пониманием тоталитаризма в соответствии с названными выше принципами доказывается весьма основательно прежде всего ссылками на бесспорный приоритет государства перед личностью, ограничения прав человека и т. п. Правда, при этом допускаются натяжки. Так, без веских оснований Поппер приписывает расовую подоплеку сословному строю в Платоновском идеальном государстве. Главным и весьма уязвимым аргументом в пользу тоталитарного существа марксизма служит характер режимов, созданных людьми, считавшимися последователями Маркса. Историцизм, по Попперу, не только бесплоден, но и чрезвычайно опасен, потому что на нем основаны попытки «утопической социальной инженерии», стремящейся преобразовать все общество в соответствии с определенным планом и носящей государственный характер. Поппер анализирует два образца утопической инженерии: Платон (статический вариант, сохранение старых устоев общества или возврат к ним) и Маркс (динамический вариант с полным преобразованием основ общества). Гегель, кажется, представляет собой вариант историцизма, не связанного с утопической социальной инженерией, хотя Поппер не фиксирует на этом внимания. Утопическая инженерия, основывающаяся на всевластии государства, ведет человека только к бедствиям. Марксистский коммунизм — «самый страшный пример из всех попыток установить царствие Божие на земле». Тон критики марксизма менялся у Поппера с течением времени. В основном тексте «Открытого общества и его врагов» (начало 40х гг., с неоднократными переработками до 60х гг.) он дает весьма объективную оценку своего идейного противника. Констатируя, что прогнозы Маркса о будущем капитализма (в первую очередь это относится к теории относительного и абсолютного обнищания пролетариата) не подтвердились и что попытки воплощения учения Маркса обернулись коммунистическим тоталитаризмом, Поппер в то же время постоянно подчеркивал сильные стороны наследия Маркса. Он писал о «поразительной моральной и интеллектуальной привлекательности теорий Маркса», о «гуманистическом импульсе», лежащем в их основе, о «глубочайшем гуманизме и чувстве справедливости», свойственных Марксу. «И хотя он заблуждался в своих основных теориях, — писал Поппер, — его труды не пропали даром. Он на многое открыл нам глаза и обострил наше зрение. Возвращение к домарксистской общественной науке уже немыслимо». В 90х гг. в предисловии и послесловии к русскому изданию книги стиль критики марксизма принципиально иной. Он объявлен «совершенно ложной и весьма претенциозной теорией». Вызвано это было рядом обстоятельств. Пиетет к марксизму заметно поубавился во всем мире в связи с крушением социалистического лагеря, и Поппер поддался этому настроению. Вероятно, он учитывал и пожелания авторов проекта русского издания, которые явно стремились подорвать позиции марксизма. Задачей искоренить марксизм увлекся и Поппер. «...Марксизм погиб от марксизма, — пишет он, — однако я боюсь, что миллионы марксистов на Востоке и Западе будут и дальше возиться с ним, как делали это прежде... всегда факты можно игнорировать и подгонять под любую схему». Отсюда установка: «нельзя позволить подобным идеологиям вновь овладеть нашими умами». Она-то и лишила Поппера беспристрастности и привела к сомнительным заключениям. Когда Поппер заявляет, «капитализм» в смысле Маркса более не существует», «общество, каким его знал Маркс, претерпело огромные и поистине чудесные превращения», с ним нельзя не согласиться, за исключением преувеличения и восторженности в конце фразы. Но Попперу этого мало, он идет дальше. Раздел предисловия к русскому изданию озаглавлен: «Капитализм» Маркса никогда не существовал», а единственным аргументом в пользу этого утверждения является несостоятельность «закона абсолютного и относительного обнищания рабочего класса». И здесь Поппер противоречит своим же заявлениям, относящимся к более раннему времени: «Действительно, современное Марксу общество, которое он назвал «капитализмом», являлось обществом безраздельного господства капиталистов. Это была классовая диктатура буржуазии», «марксова теория государства, несмотря на ее абстрактный и философский характер, безусловно, представляет собой интерпретацию того исторического периода, в котором он жил». Главный порок Маркса, по Попперу, в предсказании или в призыве к революции, не исключающей насилия. В этом марксистский вариант «утопической социальной инженерии» антагонистичен мерам, предлагаемым Поппером.